Михаил Руушан - Новая мозаика

Как время медленно течёт.
Отцовский взгляд, упрёки брата…
Вот всё, чем жизнь моя богата, —
Дней серых тягостный черёд.

А молодая кровь бурлит.
Я получил наследства долю
И вырваться хочу на волю.
Да будет проклят этот быт!

От них уйду я навсегда
И стану жить в своё довольство,
Пусть это молодости свойство.
Как славно побегут года!

Сегодня ночью – о Творец! —
Мой брат заснёт, а с ним и слуги, —
Я к вам приду, мои подруги,
И полон будет мой ларец.

Да, к сладострастию стремлюсь,
Чтоб плавать в неге наслажденья.
Неугасимо вожделенье,
В нём утонуть я не боюсь.

И так живу я вдалеке.
Не нужен я чужим вовеки.
Зато остался без опеки
И голодаю «налегке».

За деньги не купить любовь.
Нет уж друзей, ушли подруги…
Твои я помню, отче, руки
И каюсь пред тобою вновь.

Мой опустел уже ларец.
Где радость, праздник, исступленье?
Всё было, а теперь – забвенье.
Как прав был мудрый мой отец!

Нет в сердце больше ничего,
Лишь покаянье и томленье.
Я жажду, жажду искупленья.
Как гнева, я боюсь его.

Ну вот, мне кажется – предел.
Я свинопас, мой дом – свинарник.
И голод – вечный мой напарник.
А всех презрение – удел.

Я у свиней краду еду,
А у отца все слуги сыты
И нищетою не забиты.
К нему в работники пойду…

Он мой уход мне не простил.
И, верно, от меня отрёкся,
Коли в семье урод завёлся.
Я сам себе уже не мил.

А брат мой – он же мой судья.
От слов его ознобом веет.
Он в правоте не оскудеет.
За ним – достоинство, семья.

Вот вижу снова отчий дом.
Отец идёт воздевши руки.
С ним домочадцы, его слуги.
Мне к горлу подступает ком.

«Отец, как был я глуп и слеп!
Уж не надеюсь на прощенье
И не прошу благословенья.
Дай заработать мне на хлеб…»

Но он прижал меня к груди.
Его одежду я целую
И руку, старчески сухую,
Ласкаю, говоря: «Прости!».

Он повелел лохмотья снять;
Мне обувь и одежду дали,
На палец перстень нанизали.
Не мог об этом я мечтать!

Для пира был забит телец.
«Мой сын восстал, ожил из мёртвых,
Цепочка дней прервалась чёрных», —
Так на пиру сказал отец.

Мой брат работал, не гулял,
А каждый день гнул спину в поле.
Он был отца послушен воле,
Меня же, верно, молча клял.

Он не пришёл на этот пир,
Не захотел «делить застолье».
Я заслужил его злословье,
Не поселился в сердце мир.

А ночью слышал разговор.
Брат говорил, меня ругая:
«Ему телёнка, а мне, знаю…
Мне ничего, я словно сор.

Я в поле каждый Божий день,
А он растратил всё наследство.
Его позор – к блудницам бегство —
На всю семью бросает тень».

Вот что ответил наш отец:
«Здесь всё твоё – поля и стадо.
Со мной возрадуйся, о чадо!
Ведь вы же братья, наконец!..»

А я молился и шептал,
Что благодарен. Добрый отче,
Насколько ты мудрей и зорче!
Как человек велик и мал!

Богородицы в Бутырской слободе,
постройка XVII века на территории
авиационного завода «Знамя».
Москва, ул. Большая Новодмитровская.
Храм на территории завода
Без окон, крестов и куполов.
Я вошёл, там не было народа.
Что увидел – хуже страшных снов.

Кое-где остались ещё фрески,
А по ним шли трубы, провода.
И, наверно, кто-то очень дерзкий
Вбил костыль в святого, как тогда…

Осквернили церковь – знать, умели
«Красные безбожники», как встарь.
Туалет, презренные, посмели
Сделать там, где был вчера алтарь.

Только с костылём ещё проблемы —
Не совру, боюсь таких «прикрас».
Для кого-то не было дилеммы —
Он забил костыль святому в глаз.

Люди ещё будут там молиться,
Вот и я приду когда-нибудь,
Чтоб святому низко поклониться.
Его боль стучится в мою грудь.

Отец-ветеран не дожил до весны,
И он говорил мне всегда:
«Поверь, лишь бы не было больше войны,
А прочее всё – ерунда».

Мне мать повторяла: «Сынок, не беда —
Безденежье, драка за власть.
Лишь только бы нас миновала война
Да голод – вот это напасть».