Михаил Руушан - Новая мозаика

Он с женой и с детьми попрощался
И просил за Данзаса [10]друзей.
Он морошки вкус вспомнить пытался —
Так покинул он мир бренный сей.

Не кричал, а стонал лишь от боли —
Не дай Бог, вдруг услышит жена.
Драма кончилась, сыграны роли;
Для России огромна цена.

Неизвестен «продюсер» доселе —
«Старый гомик» [11], Дантес [12]или царь.
То, что Бог дал, ценить не умели,
Никогда – ни теперь и ни встарь.

До сих пор, говорят, не прочитан,
Между строк много скрыто от нас.
Каждый скажет – на нём он воспитан,
Но его плохо знают сейчас.

На Садово-Кудринской – домок
Меж двумя большущими домами.
Там жил добрый, очень мудрый док.
Он со школы почитаем нами.

Ванька Жуков дедушке писал,
А девчонка-нянька спать хотела,
Монтигомо прерию искал,
И Каштанка на арене пела…

Домик Чехов называл «комод»,
А по мне, похож на бонбоньерку,
Где лечил от пошлости господ,
Косность вызывая на поверку.

Я учился у него любить
Милую хозяйку той собачки,
Он в «Степи» в жару давал мне пить,
Видел с ним – в садах возводят дачки.

Таганрог, Москва и Сахалин,
А потом – Италия и Ялта.
Мне казалось – он как перст один
Средь толпы поклонников таланта.

Грустно мне всегда его читать,
Даже если где-то улыбаюсь.
Он просил шампанского подать,
Уходя светло и не прощаясь.

Коль помрёшь, друзей всегда полно.
Плачут, аплодируют «на пирсе».
Я о Чехове скажу одно:
Их теперь там будет двое с Фирсом.

Жаль, почти забыт великий Горький.
Сердце Данко освещало путь.
Гордый Сокол – он совсем не зоркий,
Вновь разбил о скалы свою грудь.

Жил романтик Эдуард Багрицкий,
Он писал прекрасные стихи.
Вам поклон, маэстро, очень низкий,
Только Вы сегодня не в чести́.

Теффи – сколько праздника и славы,
Кто её рассказы не читал!
А сейчас читателей так мало.
У Донцовой их зато «обвал».

Саша Чёрный, а душою белый,
Он поэт, сатирик и хохмач.
Остроумный, добрый, очень смелый
И лечил всё общество как врач.

Их теперь так мало кто читает,
Многие не знают их совсем.
Каждый из-за этого теряет.
Кстати, так мельчаем, между тем.

Сергей, я счастлив, что Вы живы,
В России живы на века.
В её лесах, полях и нивах
Течёт Есенина река.

То под гармошку с перебором,
То как весенние ручьи —
Стихи в ней льются звучным хором,
Качая огонёк свечи.

Деревни, пашни, и овраги,
И месяц в небе, как щенок…
Пьянею словно бы от браги,
С ладони пью берёзы сок.

Река несёт меня куда-то…
Высь неба, золото крестов.
Рязань, ты сказочно богата,
Имея вот таких сынов!

Царевич из русоволосых,
Вы плоть от плоти из крестьян,
Тех синеглазых, чуть курносых,
Кумир для женщин и дурман.

У Вас стихи – как воздух в мае,
Как птичий гомон, солнца блик.
Река Есенина без края,
Покуда русский жив язык.

Не знал Рубцова до сих пор,
Большого русского поэта.
Пусть это будет мне в укор,
Себя готов казнить за это.

Он – как берёзовый листок,
Он – как трава, что при дороге,
Серебряных ручьёв исток —
И убиенным быть в итоге.

Да, в горнице его светло,
А лодка к плаванью готова.
Но только счастье вот ушло,
А «невезуха» рядом снова.

«Стрелял» рубли на опохмел
В своей студенческой общаге.
До дерзости по пьяни смел,
И не последний был он в драке.

По-детски незлобиво чист,
Писал про русские берёзы.
В больших застольях не речист;
Никто его не видел слёзы.

Он жизнь любил поболе всех,
Но жизнь его, увы, не очень.
Эх, кабы раньше чуть успех…
Но так привычней для нас, впрочем.

Леди быть и медсестрою —
Благородство, кровь и боль.
Всё испытано тобою,
Всё свою сыграло роль.

Юля, Юленька, девчушка…
Приписала себе год.
Окруженье – не игрушка,
Финиш – санитарный взвод.