Михаил Руушан - Новая мозаика

Раненых в бою спасала,
Ранена сама была.
Где ты сил таких снискала?
У кого взаймы брала?

Как Ассоль, смогла влюбиться.
Боевые ордена.
Что в конце могло случиться?
Кто нам скажет, чья вина?

А читавший помнит строки
Фронтовых твоих стихов.
В русском сердце их истоки
И в обрывках юных снов.

Толька честно, только прямо,
Компромиссов не любя.
«Девяностые» упрямо
Гнуть старались под себя.

И не выдержали нервы,
В уши бьёт вороний хор.
Что вы разорались, стервы?
Села, завела мотор…

Так ушёл боец-романтик,
Так ушёл большой поэт.
Жизнь её – прозрачный батик
И лампады чудный свет.

Вывеску Нико́ рисует,
А столуется в духане.
Слава вовсе не балует,
Но все знают Пиросмани.

Терпкий вкус у «Мукузани»,
На столе лаваш и рыба,
За ним – добрый Пиросмани
Небогемного пошиба.

Нет холста – взамен клеёнка,
На клеёнке пир и звери.
Мир наивного ребёнка,
Что стоит у нашей двери.

Это надо ж так случиться —
Он влюбился в Маргариту.
Только сердце «вольной птицы»
Было для любви закрыто.

Улицу устлал цветами,
Где жила его зазноба.
С горькими молил слезами,
Был готов любить до гроба.

Счастья наш хотел художник —
Как родник в песках пустыни.
Словно скромный подорожник…
Только помнят и поныне.

Немцы разные бывают.
Жил такой у нас – Гааз.
Кто воюет, кто мечтает…
Этот был родным для нас.

К нам приехал с брега Рейна
Князю Репнину служить.
Не любитель был «Рейнвейна»,
Но зато умел лечить.

Он в боях с Наполеоном
За Россию воевал.
Был хирургом, не бароном,
Жизни многие спасал.

А потом врачом был в тюрьмах
Для убогих и воров.
Слыл спасителем в их судьбах,
Лучшим стал из докторов.

Чтоб помочь тем заключённым,
Всю недвижимость продал.
Так жалел их, забубённых,
Им гостинцы раздавал.

За него молились люди,
Что оковы облегчил.
На него «косились» судьи —
Он царя за всех просил.

Доктор был в чинах высоких,
Только беден, филантроп.
И, в отличие от многих,
Денег не скопил на гроб.

На плите его могилы
Кто-то повелел набить:
«Коли есть хоть капля силы,
Ты спеши добро творить.»

Есть памятник ему в Москве,
И каждый житель это знает.
В Париже, в Дели, на Неве
Нас образ Пушкина встречает.

Гремит гражданская война.
Народ уже «дошёл до ручки».
Старушка ветхая одна
Бредёт бульваром… Может, к внучке?

Увы, нет близких и родных.
Прижат к груди букет сирени.
Она пока ещё в живых,
Наследница отцовской тени.

Поэта дочь Марией звать,
Букет положит к пьедесталу.
Даёт недоеданье знать:
Пока дошла, совсем устала.

Молва шумела: как же так?
«Кровинка» Пушкина страдает…
Культуры комиссар – не враг,
Паёк и деньги обещает.

Не дождалась старушка их.
Ушла к отцу во мглу, в забвенье.
Обряд был короток и тих.
«Средства́» пошли на погребенье.

Я помню наш советский Новый год:
Сначала покупалась ёлка.
Мы шли с отцом, я счастлив был и горд.
Так лесом пахли все иголки.

Макушка ёлки, а на ней звезда,
Конфеты «Маска», мандарины.
И Дед Мороз под ёлкой, как всегда,
Стоит молчком с весёлой миной.

Варили студень и пекли пирог,
Бутылка водки между окон.
Я пил ситро, любил томатный сок.
Мать часто поправляла локон.

Картошка и селёдка, как закон,
По радио куранты били.
Багровый был у винегрета тон.
Вот так, без телевизора, мы жили.

Представьте, были счастливы вполне.
Тогда такие молодые.
Ещё все вместе, на одной волне
Мои соседи и родные.

Запах жасмина.
Жарко и душно.
Встреча невинна
И простодушна.

Волосы русы,
Платье открыто.
Синие бусы
Мной не забыты.

Ты в босоножках,
А я босиком.
Там, у дорожки,
Я помню твой дом.