Алексей Букалов - «Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы

Так пролегла тропинка от фонтанов дворца абиссинского правителя через сераль Царьграда к гарему и фонтанам дворца хана Гирея.

Один из знакомых Пушкина писатель Орест Сомов в статье «О романтической поэзии» (1823 г.) писал: «…Сколько в России племен, верующих в Магомета и служащих в области воображения узлом, связующим нас с Востоком. И так, поэты русские, не выходя за пределы своей родины, могут перелетать от суровых и мрачных преданий Севера к роскошным и блестящим вымыслам Востока» [494].

В более реалистическом ключе тема гарема возникает в пушкинской прозе – в «Путешествии в Арзрум»: «…Видел я харем: это удавалось редкому европейцу. Вот вам основание для восточного романа». В «Путешествии…» есть драматические строки о детях-аманатах: «Их держат в жалком положении. Они ходят в лохмотьях, полунагие и в отвратительной нечистоте. На иных видел я деревянные колодки» [495]. Опять перед нами мелькнула тень малолетнего Ибрагима, приоткрылась завеса над его прошлым, которое не перестает занимать Пушкина.

Гоголь сказал о поэзии Пушкина: «Ничего не вносил он туда необдуманного, опрометчивого из собственной жизни своей… А между тем все там до единого слова есть история его самого. Но это ни для кого не зримо».

Существует еще одно «сближение», которое может многое прояснить в отношении Пушкина к образу своего прадеда. Положение Ганнибала при дворе (царский арап, негр для забавы или ученик, а затем и сподвижник великого преобразователя России) давало повод для размышлений и невольных ассоциаций.

Обратимся к свидетельству XIX века (введенному в научный оборот Л.М. Аринштейном). В книге «Восточная Европа и император Николай» (Лондон, 1846 г.) англичанин Ч.Ф.Хеннингсен, посетивший Россию в 1838 году, записал со слов очевидцев: «Николай никогда не мог полностью скрыть своего пренебрежения к человеку, которому расточал свои милости. Вскоре стала известна его презрительная фраза о том, что Пушкину, учитывая его талант, следует предоставить ту неограниченную свободу слова <���…>, какая предоставляется, в порядке исключения, одному из поэтов или одному из шутов, но никому другому». Разъясняя английским читателям смысл этой фразы, Хеннингсен писал: «Дед Пушкина был женат на дочери Ганнибала – негра, которого Петр Великий долгое время держал при себе для забавы; впоследствии он стал любимцем царя, командовал флотами и армиями и женился на представительнице одной из благороднейших русских фамилий, положив начало роду Аннибалов. Намек был для Пушкина очень болезненным». При этом Аринштейн высказал предположение, что известные выпады Булгарина против Ганнибала, деда Пушкина, сделаны в связи с этими получившими огласку язвительными словами царя [496]. Предположение очень убедительное, если вспомнить обстановку, сложившуюся вокруг Пушкина, его отношения с «светской чернью».

Жизнь света – это своеобразный карнавал, «комедия масок». Здесь свои Коломбины, Арлекины, свои арапы, карлы и шуты. Как однажды заметил молодой Пушкин в стихотворении «Товарищам» (называвшемся также «Прощание»):

Сам поэт, гордый и независимый, не раз был жертвой «подлой клеветы», злословия молвы. «Пушкин здесь, – записывает в своем дневнике М.П. Погодин. – …его ругают наповал во всех почти журналах. «Северная пчела» говорит даже, что он картежник, чванится вольнодумством перед чернью, а у знатных ползает, чтобы получить шитый кафтан…»

После унизительного придворного назначения в самом конце 1833 года Пушкин вновь осмысливает свое место – писателя и гражданина, «отпрыска славного рода» в рядах дворцовой камарильи. Он намеревается подать в отставку и с горечью пишет жене: «Зависимость, которую налагаем на себя из честолюбия или из нужды, унижает нас. Теперь они смотрят на меня как на холопа, с которым можно им поступать, как им угодно. Опала легче презрения. Я, как Ломоносов, хочу быть шутом ниже у Господа Бога» (XV, 156)

Придворный мундир и шутовской кафтан – все чаще они соединяются в размышлениях поэта о своей судьбе и своем – высоком – предназначении. (Пушкин, скорее всего, не видел помету-приказ Николая I на докладной записке Бенкендорфа. хотя и знал о ней: «Вы могли бы сказать Пушкину, что неприлично ему одному быть во фраке, когда мы все в мундирах, и что он мог бы завести себе по крайней мере дворянский мундир…»)