Алексей Букалов - «Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы

Вот как далеко завели нас размышления по поводу одной «африканской» ремарки из пушкинского неоконченного исторического труда. Мы можем лишь гадать, вылилась бы эта строчка в отдельную прозаическую новеллу или так и осталась бы краткой записью – свидетельством неуемной кипучей деятельности Петра.

Остается добавить, что к пушкинскому времени (по сравнению с петровским!) в России объем знаний о далеком Мадагаскаре неизмеримо возрос. Этому способствовала, в частности, и популярность знаменитых «Мадагаскарских песен» – цикла лирических стихотворений в прозе французского поэта Э.Д.Парни. В авторском «Предуведомлении» к циклу (перевод П.А. Польского; Москва, 1803 г.) говорилось: «Остров Мадагаскар разделен на несчетное множество областей, принадлежащих стольким же владельцам. Сии князья беспрестанно воюют друг с другом, а цель всех сих бранен та, чтобы получить пленников для продажи европейцам. И так без нас народ сей был бы спокоен и счастлив. Он соединяет искусство с понятливостью: добр и странноприимчив…» В 1828 году в «Северном архиве» был опубликован большой, в несколько десятков страниц, очерк «Мадагаскар».

Таким образом, можно полагать, что за строкою пушкинской записи стоит не только его знакомство с планами одного из самых фантастических предприятий Петра I, но и целый круг новейших сведений поэта о «жемчужине южных морей» – африканском острове Мадагаскаре.

И снова тема: Петр и Африка, раз возникнув в романе о царском арапе, пробивается на страницы пушкинских рукописей:

Как мы уже убедились, вся необыкновенная биография прадеда занимала воображение поэта, служила источником вдохновения, толчком к полету творческой фантазии и в то же время стимулом к поистине кропотливой исследовательской работе, направленной на познание конкретных исторических реалий, связанных с Ганнибалом.

Один эпизод из жизни предка – самый, пожалуй, романтичный и одновременно практически почти не подтвержденный (до наших дней!) никакими документами – история пребывания Ибрагима, юного абиссинского невольника-«аманата», в константинопольском серале, в течение года и трех месяцев. Пушкин записал в автобиографических заметках: «Русский посланник в Константинополе как-то достал его из сераля, где содержался он аманатом, и отослал его Петру Первому вместе с двумя другими арапчатами…» (XII, 312) [492]. Эпизод этот был известен Пушкину из семейных преданий и вызвал у впечатлительного Пушкина огромный интерес (в его произведениях слово «гарем» встречается сорок один раз!).

Художественный мир пушкинской поэмы «Бахчисарайский фонтан» досконально изучен не одним поколением литературоведов. Но мы полагаем возможным высказать дополнительное предположение о причинах обращения Пушкина к легенде о хане Гирее. Нельзя не принимать во внимание и его острый интерес к таинственному и пленительному для европейца миру сераля – арене восточных страстей и драматических коллизий, в котором когда-то (в самом начале XVIII века) довелось побывать (и быть похищенным из него!) будущему Арапу Петра Великого. Пушкин писал: «Бахчисарайский фонтан в рукописи назван был Гаремом…» (подчеркнуто Пушкиным). Время действия «Бахчисарайского фонтана» нигде не указано. Как отметил Б.В.Томашевский, «хронологическая неопределенность эпохи простирается от XV до XVIII в.».

Ассоциации с историей Ганнибала возникают не только в картинах сераля, но и в описании судьбы одной из главных героинь поэмы – Заремы. Еще маленькой девочкой ее увозят из христианской Грузии, и она попадает в мусульманский Крым. «Родилась я не здесь, далеко…» Зарема только смутно помнит «другой закон, другие нравы».

В примечании к первому изданию I главы «Евгения Онегина» Пушкин сообщает читателям, что «…до глубокой старости Ганнибал помнил еще Африку, роскошную жизнь отца, девятнадцать братьев, из коих он был меньшой, помнил, как их водили к отцу, с руками, связанными за спину, между тем, как он один был свободен и плавал под фонтанами отеческого дома…» (VI, 664).