И пока под непогоды дудку
Труп в петле танцует танец жуткий,
Где-то в глубине чертога смерти
В мяч с душой твоей сыграют черти!
Пешт, сентябрь 1845 г.
«Глянь-ка, парень, сколько денег, — не сочтешь!
У тебя куплю я бедность. Продаешь?
Я за бедность кошелек весь отдаю,
Но в придачу дай мне девушку свою».
«Если б это лишь задаток был от вас,
Да на выпивку б мне дали во сто раз,
Да весь мир еще в придачу заодно, —
Я бы девушку не отдал все равно!»
Салк-Сентмартон,
конец сентября 1845 г.
В альбом К. Ш
Перевод Л. Мартынова
{27}
На дряхлый дом наш мир похож —
Стропила оседают низко…
Друг, слишком гордо ты идешь,
Согнись! Тогда не будет риска!
Не смогут голову пробить
Ветшающие перекрытья…
«Готов я голову сломить,
Но горбясь не хочу ходить я!»
Борьяд, начало октября 1845 г.
Мажара с четверкой волов
Перевод Н. Тихонова
{28}
Не в Пеште было то, что расскажу я,
Там не до романтического сна.
Компания уселась на мажару,
Пустилась в путь она,
Влекомая тяжелыми волами, —
Две пары в упряжи темнеющих голов.
По большаку с мажарой
Так медленно четверка шла волов.
Ночь светлая. Луна уже высоко
Шла в облаках, всех облаков бледней,
Как женщина печальная, что ищет
Могилу мужа в тишине.
И ветерок ловил полей дыханье,
Был ароматов сладостен улов.
По большаку с мажарой
Так медленно четверка шла волов.
В компанье той присутствовал и я
И был как раз соседом Эржикэ.
Пока другие тихо говорили
Или тихонько пели в уголке, —
«Не выбрать ли и нам себе звезду?» —
Я Эржикэ сказал, смотря поверх голов.
По большаку с мажарой
Так медленно четверка шла волов.
«Не выбрать ли и нам себе звезду? —
Мечтательно сказал я Эржикэ. —
Пускай звезда к счастливым дням прошедшим
Нас приведет, когда замрем в тоске,
Если судьба подарит нам разлуку…»
Мы выбрали себе звезду без слов.
По большаку с мажарой
Так медленно четверка шла волов.
Борьяд, начало октября 1845 г.
Венгерский дворянин
Перевод Л. Мартынова
Меч мой дедовский, кровавый,
Что же ты не блещешь, ржавый?
Много есть тому причин…
Я — венгерский дворянин!
Мне трудиться неохота.
Труд — презренная забота
Неотесанных дубин.
Я — венгерский дворянин!
Укатай дорогу гладко
Ты, мужик! Твоя лошадка
Мчит меня среди равнин!
Я — венгерский дворянин!
Не пишу и не читаю…
Мудрецам, как я считаю,
Не дадут высокий чип.
Я — венгерский дворянин!
Правда, есть одна наука,
В ней весьма набил я руку:
Ем и пью, как исполин.
Я — венгерский дворянин!
Хорошо, что хоть налогу
Не взимают, слава богу!
Тьма долгов, а я один.
Я — венгерский дворянин!
Что? Отчизна оскудела?
Ну, а мне какое дело?
Без нее полно кручин!
Я — венгерский дворянин!
Впрочем, трубку докурю я,
В замке древнем здесь помру я.
В рай войду как господин.
Я — венгерский дворянин!
Борьяд, начало октября 1845 г.
Развалины корчмы
Перевод Б. Пастернака
Простор чудесной степи низовой,
Из всех краев излюбленнейший мой!
В горах то вверх, то вниз, за пиком пик,
Я двигаюсь, как по страницам книг,
А ты мне уясняешь все сама,
Как содержанье вскрытого письма,
Где сразу можно без труда прочесть,
Что нового и важного в нем есть.
Как жаль, что я наездами сюда,
А не в степи безвыездно всегда,
Один с собой, как может быть один
Аравии бескрайной бедуин.
Свободой веет здесь, в степной глуши!
Свобода ж — божество моей души!
Да и живу я только для того,
Чтоб умереть за это божество,
И я легко скажу «прости» годам,
Когда всю кровь по капле ей отдам.
Откуда мысли мрачные нашли?
Я увидал развалины вдали.
Развалины чего? Дворца? Двора?
Пустой вопрос. Все прах, все мишура.
Что замок, что харчевня — все тщета,
И все растопчет времени пята.
Под этою ногой не устоит
Ни зданье, ни железо, ни гранит.
Корчма из камня. Но откуда он?
Здесь пустошь с незапамятных времен.
В те дни, когда наш край не знал тревог,
До власти турок был здесь городок.
(О Венгрия, в течение веков
Сменилось сколько на тебе оков!)
Османы выжгли городок дотла,
Лишь церковь бедствие пережила.
Но вид пожарищ стольких и могил
Ее, как плакальщицу, подкосил.
Карниз ее все ниже нависал,
Покамест мук не прекратил обвал.
Из каменных обломков алтаря
Построили обитель корчмаря.
Питейный дом из божья дома? Что ж,
И храм не вреден, и кабак хорош.
Мы дух и плоть, так создал нас господь,
И мы должны блюсти и дух и плоть.
Пусть стал питейным домом божий дом,
Угодным богу можно быть во всем.
А чистых сердцем между пьяных рож
Я видел больше, чем среди святош.
Во время оно, старая корчма,
Какая здесь царила кутерьма!
Я строю мысленно тебя опять
И всех гостей могу пересчитать.
Вот странник-подмастерье взял стакан.
Вот шайка жуликов и атаман.
Вот с бородой, в очках, торгаш-еврей.
Вот медник-серб с товаром у дверей.
А вот недоучившийся студент
С красавицей шинкаркой в вихре лент.
Его сознанье заворожено,
И в голову ударило вино.
А муж? Где муж? Где старый? На копне
Храпит, забывши обо всем во сне.
Он спит опять, на этот раз в земле,
И с ним все те, кто был навеселе:
Жена-красавица, и грамотей,
И полная гостиная гостей.
Они давно истлели, и от стен,
Ютивших их, остался только тлен.
Боролась долго с временем корчма
И старилась, как старятся дома.
Как головной платок с ее волос,
С нее однажды ветер крышу снес.
Она пред ним готова в ноги пасть,
Чтоб не показывал над нею власть.
Но все перемешалось, все в былом,
Оконный выем и дверной пролом.
И только к небу поднята труба,
Почти как умирающей мольба.
Засыпан погреб, снят с колодца вал,
Столбы и раму кто-то разобрал,
Но цел журавль, на нем сидит орел,
Он круч искал — и этот шест нашел,
Он сел и мерит взглядом небосклон
И размышляет о чреде времен.
Пылает небо, — так любовь пылка
У солнца к детищу солончака.
Да вот она: глаза вперила в синь
Фата-моргана, марево пустынь.
Читать дальше