Пешт, октябрь — ноябрь 1845 г.
Мои сны
Перевод Л. Мартынова
По временам вот так случается:
Мне снятся ужасы великие —
Один кошмарный сои кончается,
Другой таращит очи дикие.
Героев зла я вижу в пурпуре,
Идут они, земли владетели,
Под их стопами рассыпаются
Растоптанные добродетели.
Я вижу лица бледно-желтые,
Как лунный лик во время холода.
Ну что ж! Лицо вот это каждое
Луною было в ночи голода.
Блестящих видел лиц немало я,
Благополучием сверкающих,
Л на сапожках — шпоры… желтые,
Совсем как лица голодающих.
И видел сильного мужчину я,
Своим же детищем убитого.
А что жена? Рыдает? Мечется?
О жертве тягостной скорбит она?
А! Что жена! Что ей печалиться?
Супруг в бреду предсмертном мается —
С любовником в соседней комнате
Она сейчас уж наслаждается.
Труп похоронен. Ночью темною
Там, в склепе, вся родня шевелится.
Срывает с трупа драгоценности
И мертвеца одеждой делится.
Я вижу страны разоренные,
Где ал закат над эшафотами
И блещет на мече палаческом
Кровь, пролитая патриотами.
Я вижу страны покоренные.
Уже не слышится ни вздоха там.
Умолкли стоны, заглушенные
Насмешливым тиранским хохотом.
Вот каковы мои видения!
Но то, чем полны сновидения,
Не вызывает удивления:
Ведь это — яви отражение.
Мир страшный! Долго ль он продержится?
Уж поскорей низверглось свыше бы
То тело мощное, небесное,
Что землю из орбиты вышибет!
Пешт, октябрь — ноябрь 1845 г.
Встреча в пуште
Перевод Л. Мартынова
Дремлет пушта, вод озерных глаже.
По дороге в барском экипаже
Кто-то едет так, что не угнаться, —
Будто молнии в упряжке мчатся.
Просто чудо — жеребцов четверка!
Гладок путь — ни ямки, ни пригорка,
Ровен он, как будто половица…
Что же вдруг пришлось остановиться?
Может, что-то в сбруе порвалося,
Либо в грязь заехали колеса?
Вовсе нет! Ни то и ни другое!
«Это — пушты детище родное,
Это — пушты грозный повелитель —
Появился молодой грабитель.
Он прицелился из пистолета,
И стоит поэтому карета.
Слышит вдруг бетяр какой-то щебет,
Видно — птица! Но она — не в небе,
А в карете, видимо, таится
И чего-то, видимо, боится.
Вот так птица! Дама молодая!
Прямо как картиночка живая!
«Смилуйтесь!» — щебечет эта птаха
И замолкла, замерла от страха.
Смотрит парень взором восхищенным,
Говорит с приветливым поклоном:
«Вы меня, сударыня, не бойтесь!
Я не задержу вас! Успокойтесь!
Лишь одну мне милость подарите:
Ласково в глаза мне посмотрите!»
Дама с боязливою отвагой
Ласково взглянула на бродягу,
Тот шагает ближе, просит снова:
«Сделайте, прошу, еще одно вы:
Руку вашу мне вы протяните,
Я пожму ее! Вы разрешите?
О, спасибо! И еще с такою
К вам я обратился бы мольбою:
Только раз… а после уезжайте…
Лишь один вы поцелуй мне дайте!»
Заалелась! Что с ней? Застыдилась?
Сердится? О, лишь бы не сердилась!
«Я уж лучше откажусь от просьбы,
Чтоб расстаться в ссоре не пришлось бы!
Коль насильно поцелуй дается,
Он плодом незрелым остается!
Что ж, сударыня! Здоровы будьте
И на веки вечные забудьте
Бедного разбойника, который…»
Он не кончил, дал коню он шпоры,
Прыгнул конь, помчался, будто птица,
Чтоб до ночи не остановиться.
Пешт, октябрь — ноябрь 1845 г.
Зимняя ночь
Перевод Л. Мартынова
Дик зимний мрак. Снежинки это вьются?
Быть может, это помыслы безумца?
А может быть, несутся снежной ночью
Моей души мерцающие клочья?
А полночь близится. Я жду ее. Пусть трое
Восстанут призраков передо мною —
Святая троица, владычившая мною.
Их имена: Любовь, Надежда, Вера…
Они мертвы. Убиты. Я в их помощь
Давно не верю. Но, однако, в полночь
Все трое вылетают из могилы,
Чтоб вновь напомнить то, что прежде было.
Вихрь тучи рвет. Гляжу в морозный воздух.
Вот взор мой затерялся где-то в звездах,
И так багряно лики их трепещут,
Как будто тысячи кровинок блещут.
Кто лжет, что звезд кровавых не бывает?
Ведь на земле так много убивают!
Кровинки Авелей мерцают в небе где-то,
Земля, мошенница, бормочет: «Звезды это!»
Безумец вихрь, ты, воя, треплешь тучи,
Хватая тучи, мне слепишь ты очи
И норовишь мне в волосы вцепиться…
Ах, вырви, лучше вырви мое сердце!
Читать дальше