Array Антология - За границами снов

Бог вдруг замолчал. Он смотрит на дыру в потолке. Он вспоминает, что недавно уже говорил это (в дурдомах такое называют дежа-вю), и еще он вспоминает, что не говорил бабочке своего имени. Он очень долго смотрит в дыру, он шепчет: «Merde. Mechanisen taube. Fucking people».

Цербер внимательно слушает нездешние слова, он пытается их запомнить, он думает, что это, может статься, настоящее имя бога, он даже повторяет их про себя, а вслух спрашивает – на всякий случай: «Что?»

Но бог не отвечает, он молча думает о чем-то своем, нездешнем. Потом он задумчиво так роняет: «Забавно. Тебя привела сюда ненависть. Но ты тоже просишь любви, – он собрался было закончить, поделиться с Цербером своим нездешним секретом, но вовремя спохватился. Он сказал всего лишь: – Все ваши просьбы так… тривиальны».

– Забери мою третью голову, но верни мне ее.

– Шел бы ты в срань, а, – устало говорит бог. – Вообще, шелудивый, слухи о наших возможностях, знаешь ли, изрядно преувеличены. Есть вещи, которые недозволено делать даже нам.

– Кем недозволено?

– Следующий вопрос, пожалуйста.

– Тебе мало моей головы?

– Нам НЕ НУЖНА твоя голова.

– А мне нужна Эя.

– Бла-бла-бла. Порожняк. Мы не можем ее вернуть. Мы можем дать тебе новую. Практически такую же. Даже немного лучше старой.

– Мне не нужны андроиды. Мне нужна Эя.

– А нам не нужна твоя голова. Играем кто кого переиграет? Или ловчее облапошит? Ты по-любому в попандосе. Тебе нечем крыть.

И так продолжается целую темную, как пещера, вечность: мрак, сырость, дыра в потолке, бог со зверем спорят ни о чем.

Наконец Цербера осенило: «Мне есть чем крыть! Если не катят молитвы, я предлагаю сделку».

– О, – бог едва заметно поводит плечами. Он типа оживляется. – Принято считать, что сделки заключаются не с нами, а с нашим братом, – он снова хихикает. – Entsuldigeng sie bitte. Za calambur. Жить в ваших клише так утомительно… Между тем склонность к коммерции во все времена нами приветствовалась. Кому улыбается удача?

– Не понял?

– Это ведь так очевидно. So bitte, мы слушаем тебя.

– Ты вернешь мне мою любовь, – Цербер смотрит на Слепого Бога с надеждой, – а я дам тебе зрение. – Он подталкивает к 6oiy сверкающие агаты. – Два новеньких глаза. Даже немного лучше старых.

– Забавно, это забавно, – шамкает губами старик и замолкает.

Он молчит так долго, что где-то рыбы выползли на сушу из воды и научились дышать и смеяться.

– И ты думаешь, – говорит бог наконец неуловимо меняющимся голосом, – эти стекляшки могут вернуть наше зрение? Ты – плохая собака. Очень глупая.

– Не базарь херни, – слегка обиженно буркнул Цербер, – это не стекляшки. Это все, что осталось от моей любви. Ее слезы.

Бог говорит – Да? 1st das wahr? – Он спрашивает: – Vaus permettez? – И быстрым точным движением хватает он агаты и вставляет их в свои пустые глазницы.

Пещеру наполняет новый терпкий аромат.

И смех.

Это не издевательское старческое хихиканье слепого творца, это полноценный смех. В нем звучит торжество. Облегчение. Эхо усталости, которая умирает.

– Ну наконец-то, – вздыхает Бог, вертя своей головой. Он видит озадаченного притихшего Цербера, опостылевшую пещеру с дырой в потолке, он видит живых и мертвых защитников кургана, разноцветные тучи и каждую редкую травинку на бурой земле, он видит все, чему давал имена, он громко произносит: – Verwandlung. Наконец-то.

Предположительно, Всемогущий Бог ищет взглядом хоть что-нибудь, чему он не придумал названия.

Перепуганный Цербер припал к земле, он боится дышать, но и глаз закрыть не может.

И вот, когда перед новым взглядом слепого бога предстала вся бурая равнина и он не нашел там ничего нового безымянного… голова его начинает искриться… а сам он словно рассеивается… превращается в агатовый дым… с терпким ароматом и тигровой окраской. Дым потянулся к дыре в потолке, сквозь которую Цербер видит черное-черное небо – это несметное число надменных птиц собралось над курганом, своими мускулистыми крыльями разогнавших тучи, но скрывших солнце. В своей голове, ставшей вдруг невыносимо тяжелой, он слышит шепот старика: – Ну вот и все. Game over. Reload. Это ведь так очевидно. Удача любит юных и хитрых. Аты доверчив, веришь в сказки и надеешься до последнего, хотя на самом деле древнее тебя на этой равнине только птичий cal.

И Цербер видит, как птицы жадно пьют терпкий агатовый дым, оглушительно хлопая крыльями. Он тоже тянет носом. Он вдыхает глоточек горького дымного облака, и к нему наконец возвращается украденный сон, где он сидит в темной пещере и придумывает новые имена всему, что давным-давно имеет свои. И еще он ждет. Покорно ждет чего-то. Он слепнет от темноты. Положив большую голову на согнутые колени, он иногда погружается в короткий стариковский сон о совсем другом мире, где люди не имеют крыльев и молятся совсем другим богам эти люди, но все о том же. О новых именах и странах. О любви, что похищает сон. О снах, где ютится недозревшая любовь – ютится до той поры, пока на миг не созреет, не проснется и станет ненавистью, которая поведет молящихся кого за чем. Об улыбке удачи и о том, чему она улыбается. А проснувшись, Цербер снова покорно ждет. Наверное, того, что кто-то из молящихся придет к нему и предложит сделку. Или что-нибудь еще.