Наталья Галкина - Горожанка

Годовалой — не помню теперь его
И не езжу даже во сне.
Город крика на свете первого,
Ничего ты не значишь мне...

Чужие жизни... Я входила в вас,
Вы принимали и не принимали.
Мне было не поднять от пыли глаз
Среди чужих дымящихся развалин.

Чужие жизни, как вас примирить
С моею, неналаженной, но стойкой?
Я начинала строить, вы — крушить
Мои, по-детски хрупкие, постройки.

Не зная человека самого,
Внезапно возникая на пороге,
Всем дням, поступкам, замыслам его
Я становилась поперек дороги.

Как дальше? Не решая ничего?
Куда мне, в подсудимые иль в судьи?
Как связаны тончайшей бечевой
С моей судьбой людские эти судьбы?

Непостижимый действует закон,
И я стою, и возразить не смею:
Чужие жизни грозно и легко,
Непоправимо сделались моею.

В подсвечнике и в канделябрах,
В старинном блеске хрусталей,
В блокадной комнате промерзшей,
В консервной банке, на пюпитре,
В окне чужом, в стихотвореньи,
И на столе, и в головах,
И в новогодней канители,
И в круговерти вековой, —
Люблю тебя, свеча!
Но больше всех
Ту, что считалась знаком ремесла врачебного,
Ту, с надписью короткой:
«Светя другим, сгораю».

Ты родила, земля, народы,
Дала им воду, лес, зверей.
В какие дни, в какие годы
Любить умели матерей?

Ты плечи кутаешь в туманы,
И на челе твоем навек
Траншей зияющие раны
И слезы длинных синих рек.

Когда нашкодившие дети,
Устав, придут к тебе в свой срок,
Ты спать кладешь их в бездны эти
Под темный пуховой платок.

Понимать начинаю тепло.
Так на пятом году обученья
Удивленно в сознанье вошло
Дважды два из таблиц умноженья.

Наконец мне далась простота
Поведенья, касаний, поверий.
Доверять ни за что — просто так —
Другу, дереву, слову и зверю.

...Билет подала я старухе,
Она отложила шитье,
И были по-мертвому сухи
Белесые губы ее.

И вот я за белой стеною,
Где белые башни стоят,
Светло, и тенями за мною
По воздуху листья летят.

Экскурсии пыльное стадо
Серьезно и дружно прошло.
Я в церковь, где тень и прохлада,
Горячее ввергла чело.

Босая, на камне холодном,
С обрывком билета в руке,
Тебя я увидела, родный,
На сводчатом том потолке.

У горла раскрыта рубашка,
Очерчены кругом черты,
И что-то — не рыбка, не пташка —
В ладони, и хмуришься ты...

Не мертв, и не жив, и не тело,
А плоскости, краски во мгле...
И я поняла, как сумела,
Что нету тебя на земле.

В коротком дыханьи печали
Я слезы стирала со рта.
Старуха гремела ключами,
Старуха закрыла врата...

Вот и опять в этом мире цветов,
В мире прелестном,
Ты возникаешь из линий и снов
Над перелеском.

Ты за окном электрички летишь,
Полупрозрачен,
И не поводит сосед — вот поди ж!
Оком незрячим.

Мне только виден: в квартале ночном
Очерком зыбким
Ходишь, гуляешь со мной перед сном
С полуулыбкой.

И вечерами, присев на диван,
Руку подымешь,
В куртке, которую ты надевал
Здесь, в этом дыме

От сигарет, точно так же молчком,
Тот же, что прежде,
С полуусмешкой, с полукивком,
В той же одежде.

Только не бред — здоровым-здорова,
Только не призрак,
Просто подъемлет из почвы трава
Образ и признак,

Просто, беззвучен, бесплотен для рук,
В куртке потертой,
Лучше двух новых друзей старый друг,
Даже и мертвый!

Сны на пятницу, среду,
В окнах сумрак дрожит.
А по следу, по следу
Собачонка бежит.

Мокрой мордою рыскать
И ушами прядать
От старанья, от сыска
Голодать, холодать...

Отражается, мокнет,
И, язык закусив,
Тихо пялится в окна,
Бороденку скосив.