Array Антология - Диалоги снаружи и внутри

Там, где одиночеством гублю
Молодость, кукушка накукует
Ту, что не по мне давно тоскует,
Ту, которую давно люблю…

Что мне делать, глупая, скажи?
Как приворожить Ее, ответь мне?
Или рыжей выплакаться ведьме?..
Или сжечь надежды миражи?..

Сердце одинокое; в углу
Догорает нежности лампада…
Горькое похмелье листопада.

(Вдохновений тонкую иглу
Я под ногти загонял ночам,
В заговор вступая с петухами…
Мне грешить и каяться стихами,
Погибая по Ее очам…)

Где вода свинцовая рябит,
Ястреб над стогами где жиганит,
Инквизиция зимы сжигает
Ведьму-осень на костре рябин…

(Надвое поделен новый век:
Здесь – я есть, а там – меня не будет…)
В колесе однообразных буден
Вдруг спохватишься, и – первый снег…

И – душа, перелистав тома
Зашифрованных воспоминаний,
Обомрет… Без шума, без стенаний
В город замордованный зима,

Шалью снега плечи принакрыв,
Прокрадется под покровом ночи…
И – сугробов медленный нарыв
Долго будет злить… и мучить очи…

Постепенно перестанут сны,
Где сюжеты связаны с Ней, сниться…
Как за морем родину – синица,
Я – Ее – забуду до весны…

……………………………………..

…А когда сугробы под окном
Скальпель солнца вскроет, она снова —
Молода, красива, черноброва —
Жизнь мою перевернет вверх дном…

Живет в Санкт-Петербурге Салимон [5],
Поэт, и обо мне совсем не знает.
А здесь мне время – мудрый Соломон —
Грибным дождем прозрачно намекает:

Проходит все… И это, мол, пройдет.
Сначала осень в отчие пределы,
Где завтра птичьи стаи поредеют,
Захватчиком любимейшим войдет…

И – все на свете будет ей к лицу:
Туман с реки, зардевшиеся клены
И дождь, соавтор ветру-подлецу, —
Вредитель листопаду и влюбленным…

…Благое время быстро пролетело.
У зрителей надеясь на успех,
Зима, как Дездемону – мавр Отелло,
Задушит осень на глазах у всех…

А после – в новый саван завернет
И похоронит где-то под снегами…
И лишь журавль – сибирский оригами, —
Любивший осень, в Африке всплакнет…

Что для русской души журавли?
Это больше, наверно, чем птица…
В сарафанчике блеклого ситца
Скрылось лето вдали.

Туч нашествие, рваных, как дым.
Все дождем разлиновано колким.
Точно ежик, топорщит иголки
Хмурый ельник. Над ним,

Над простором болот и полей,
Над родным озерцом безымянным,
Примагнитивший взгляд мой туманный,
Стынет клин журавлей.

Незаметный, стою за стожком —
Прикрывает от ветра мне спину.
Постепенно кладет на холстину
Клин стежок за стежком…

И покажется – знаком в судьбе:
Это Родина сутью былинной,
Тонкой нитью своей журавлиной
Навсегда пришивает к себе…

Разве волен я что изменить
В их кочевье, извечно суровом?
Далеко за покинутым кровом
Тает тонкая нить…

Возвращайся скорей, блудный птах!
Без тебя – беспокойно и грустно.
И любви мне не выразить устно —
Можно только в стихах…

Будет Томск поутру разбужен пилотами,
Громко курлычущими с хмурых страниц,
И – над лесом, над озером, над болотами
Вновь проступят летящие буквы птиц…

Ты в меня, до смерти грустью замучивая,
«Индейское лето», Джо Дассен, влей,
Чтобы я, как первоклассник, заучивая,
Перечитывал азбуку журавлей!..

Буквы новой волны птичьей эмиграции.
Мы – с глазу на глаз; поцелуи взасос…
Словно корабль, тонущий в море, по рации, —
Дождь по листве выстукивает: SOS! SOS!

Искупая грехи свои тяжкие оптом,
На колени встану… и – вымолю: «Да!..»
Конь вспугнет тишину копыт топотом;
Выстрельно хрустнет стеклышко первого льда.

В страну любви направляя свои стопы,
Кепкой покрою ежик седых волос.
(Рифма – бикфордов шнур; бездымный порох строфы;
Сердце поэта нежностью взорвалось…)