Array Антология - Диалоги снаружи и внутри

Не люби молодую – плохой совет.
Освещает два выпавших мне века
марсианских очей твоих ясный свет…
Душа, словно скрипки Амати дека,

усилит любовь. Осень берет в полон.
Город затих в забытье листопада.
«Бабьего лета» предпоследний поклон.
Синица тенькает. Берез лампады,

как икону, подсвечивают твой лик.
Наш ангел-хранитель незримо возник,
чтобы мы не потеряли друг друга

в мире, где неизбежно много потерь…
А когда смерть сведет нас с жизни круга,
пусть ангел-хранитель в рай отворит дверь.

Вязнет звук в тумане, точно в вате.
На часах подтягивая гири,
Заунывно «Песнь о Гайавате»
Затянула осень здесь, в Сибири…

Млечный путь залетные путейцы
Ремонтируют… По швам – судьбы рубаха!
Клены и осины – как индейцы
Племени чероки и навахо,

Вышедшие в боевой раскраске
На тропу войны; их оперенье —
Листья разномастные… (Не в сказке
Воевать им, а – в стихотворенье…)

Крот сомнений почву жизни роет.
Запах одиночества летуч.
Осень, словно мертвому, прикроет
Веки солнцу пятаками туч…

Облетел и потемнел багульник.
Собственности общей переделы.
Кроет, злясь, октябрь-богохульник
Трехэтажным дождиком пределы…

Томагавк сломавши о колено,
Осень выкурит не Трубку Мира,
А «косяк»… (Как Карло – из полена,
Сотворит душа себе кумира

Из порочного, как Магдалина, снега, —
Непорочного, как Иисуса Матерь…)
Выглажена ветром – блажь и нега —
Леса и полей сибирских скатерть.

Время, к сожаленью, вероломно:
Обещает много… но… Всю ночку
Первый снег настойчиво и скромно
Трубку Мира курит в одиночку…

Вот и побрели индейцы чинно,
Облачившись в белые одежды,
По тропе, теряя обреченно,
Как листву, последние надежды…

Звук в снегу увязнет, точно в вате.
На часах приопуская гири,
Заунывно «Песнь о Гайавате»
Допевает осень здесь, в Сибири…

Поворчав для виду, улетели
Журавли на долгую зимовку.
…Жизнь, плутая в завтрашней метели,
Потеряет счастье, как подковку…

Вчера в полшестого умолкли пичуги в садах —
Агония осени… Выстыла за ночь изба.
На влажном стекле – отпечатки ладоней и лба.
Прибежище призраков – плотный туман на задах.

И мысли о солнце – крамольны: наложит табу
Октябрь на них. И – останутся гнезда пусты.
Замерзнет трава. И – оденутся в траур кусты.
Ускачет во мрак сумасбродных желаний табун…

И – стужи топор вновь наточит деревьев палач.
И – снег не замедлит. И – вывернет душу тоска.
Как будто грудного младенца лишили соска, —
Лицо деформирует миру невидимый плач…

И – призраки прошлого, выстроясь цепью, в туман
Уйдут обреченно. Обиды осядут на дно.
И – станет душа вдруг с ветрами скулить заодно.
И – серой волчицею рыскать и рыскать в урман…

Но разве возможен в спектакле счастливый конец?
Печаль о несбывшемся хмурое небо коптит…
И – зверский зима нагуляет в полях аппетит.
И – снег возвратится. И – руки умоет Творец…

Что пожухнуть должно, то – пожухло;
Гаснет осени пестрый мангал…
Многотонное небо распухло,
Как под глазом пьянчуги фингал.

Душу тронет ловца эскапада.
Образ, рвущийся в будущий стих:
Город, пойманный в сеть снегопада,
Бился… бился… устал… и – затих…

(Он прогонит сквозь здания-жабры
Воду дней, чтоб остаться живым…)
Ведьма вьюги свалилась со швабры,
Пролетая по-над Стрежевым.

Вьюга вьюжно завьюжит и вьюжным
Ветром город продует насквозь.
Уходя направлением южным,
Перепутает жизнь вкривь и вкось…

Время – спрыгнуть под насыпь с состава…
Снова осень глуха и нема…
Молодое стекло ледостава
Раскатает назавтра зима.

Оплывают зеленые свечи
Воском снега. Дымится река.
Как Атлант, взгромоздивший на плечи
Небо, город считает века…

Провода провисают от снега.
Заморожен желток фонаря.
И – усилит душа, точно дека
Скрипки, гаснущий звук октября…