Илья Рейдерман - Из глубины. Избранные стихотворения

Дыханье превращая в звук,
краснеешь от натуги ты, и нота,
как будто разрывая тесный круг,
парит над миром. Творчество! Свобода!
Ну а потом – вытряхиваешь воду
из инструмента, не глядишь на нас.
Что музыка – свобода ли, работа?
Тебе известна правда без прикрас.
Скрывай её! В своём молчанье – прав ты.
Есть то, о чём не скажешь вслух:
что красота – изнанка трудной правды,
и что, трубя, потеет дух.

На исходе седьмого десятка
попадаю уже в десятку.
Но, как прежде – уже не сладко.
Отчего? Ведь попал же, попал!
Если нет Мирового Порядка,
сохраняющего тетрадки,
наши мысли, наши догадки —
всё равно, кем ты был, кем стал?
…В бытие уйти без остатка,
не карабкаться на пьедестал.

Расставляет ли всё по своим местам
смерть, подводя итог,
а чего не успел ты сделать сам,
уйдёт, как вода в песок?
Вот вопрос, который меня допёк
(корчусь в печи – пекусь!)
Ибо сам себе подвожу итог,
а узнать результат – боюсь.
Может, смерть лишь встряхивает коробок,
ибо в кости сыграть пора?
Вот Случайный Порядок – кровав и жесток,
новый бог, чьё имя Игра.
И тогда вся жизнь – казино, вокзал,
где толкутся, утратив честь.
«Бог не играет в кости» – сказал
Эйнштейн. Место истине – есть?
Если всё – игра, выхожу из игры.
Скажут пусть, что сошел с ума.
Неужели случайны эти дары —
небо, время и жизнь сама?

Слышится Моцарт фальшивый в звонке телефона.
Громко и нагло звучит бездарная нота,
если нет камертона, верного тона.
Дело – не в слухе, а в том, что душа без работы!
Хором нестройным горло дерём за копейки.
Жить ли неправдой, за правду ль стоять, умирая?
Словно бы Бог не писал на нотной линейке.
Совесть не слышит вестей из небесного края.
Все одержимы борьбою за деньги и кресла.
Но исчезает ли след незыблемых истин?
Всё же гармония в мире – не вовсе исчезла.
Ход облаков и шелест листвы – бескорыстен.

Вслушиваться в то, что шепчут корни
слов, что прорастают в глубину.
Сознавать отчаянней, упорней
истину, ответственность, вину.
Речь – она сзывает нас на вече.
Говорить, совместный смысл ища.
Вечность – тайное пространство речи.
Там и вправду – мыслим сообща.
Речь – не то ль, что требует ответа?
Вопрошай, взывай, кричи, ответь.
А иначе – всё поглотит Лета.
И останется лишь онеметь.

Река должна течь,
огонь должен жечь,
должна говорить нечто важное – речь,
таков порядок вещей,
зим и вёсен, дней и ночей.
Но неестественно всё у нас,
и синим светит, сгорая, газ,
и синим огнём – полыхает экран
(а в нём гостей! – ни один не зван…)
И жизнь – какая-то мнимая драма.
Прямоходящий – да ходит прямо!
Говорит правду, а ложь похерит,
чтоб потом самому себе не был гадок,
горячо целует, во что-то верит,
утверждая естественный жизни порядок.

Живёшь, ошибаясь, блуждая, греша,
кружишься в заботах, как белка.
Но знает об истине, знает душа,
не пляшет магнитная стрелка.
Ведь истина – силой своею стоит,
и – как ни умён – не поспоришь.
Что было бы с нами, когда бы – не стыд,
не правды последняя горечь?
Она колебаниям ставит предел,
всё делает определенным.
Да будет же белое – белым, как мел!
Зелёное – будет зелёным!

Вот уходит тринадцатый год
и четырнадцатый подступает.
Время медлит свершить переход —
даже стрелка на миг застывает.
А потом – зашумит календарь,
отмечая столетние даты.
…Где-то пороха горькая гарь
и шагают на гибель солдаты.
К ним, пока что не ставшим травой,
я тяну свою тёплую руку.
Залпы первой ещё мировой —
отзовутся и сыну, и внуку.
Тут ломается века хребет.
Человечества честь – без опоры.
Вместо Логики, Разума – бред.
Ни к чему запоздалые споры.
Если что и спасает – душа.
Знать бы, что нашу душу – спасает.
Вот – огрызок есть карандаша.
Мысль и слово. А внук – прочитает?

Ты явилась в платье узком.
Летний воздух пахнет роком.
Отвратительных моллюсков
сбрызнем мы лимонным соком.
Я гляжу уже оттуда
полумёртвыми глазами.
Мы б хотели верить в чудо.
Боже, что же будет с нами?
С нашей бедною любовью,
скособоченной судьбою?
– Словно устриц – сбрызнут кровью
землю эту, нас с тобою.
Накопилось много гною —
скальпель взял хирург вселенский.
– Что же будет со страною —
дикой, милой, деревенской?
– Русский станет азиатом.
То ли турком, то ли уркой!
Расщепят, я слышал, атом.
– Что же будет с Петербургом?
– А окно в Европу – чтобы
не мешало – занавесят,
заколотят: вижу гробы!
Смерть – пушинки меньше весит.
– Говоришь – как из могилы!
Как безумны эти речи!
Не пророчь! Опомнись, милый.
Обними меня покрепче!