Илья Рейдерман - Из глубины. Избранные стихотворения

Ветка с сухою листвой, отразившись в зелёном стекле,
зазеленела. О, эти волшебные стёкла!
Воображенье, и ты таково. Всё на земле
преображаешь, пока мы ходим вокруг да около.
Ловим от нас ускользающую суть,
а ты нам являешь её: жизнь, что в цвету, на пределе.
Сущее живо, пока совершает путь —
в воображении ль нашем, на самом ли деле…
Преображается, временем взято в плен,
листья роняя свои, страдая и умирая,
чтобы рождаться вновь, побеждая тлен,
чтобы шуметь и цвести, доходя до края,
и, как волна, переплескивать через край…
Даже и старость, даже зима – не пораженье!
О, бытие многоликое, радуй, играй,
не убывай, проходя, – хотя бы в воображенье.
Этот камень, пожалуй, не меньше нашего жив.
И замёрзшее дерево – по-настоящему живо.
А человек, что живым притворяется – лжив
и, принуждая себя, улыбается криво.
Что случилось – разбилось воображенья стекло,
и он видит лишь факты, упрямо тряся головою?
…Нет, покуда мы живы – нам даже и в холод тепло:
машет ветка сухая зелёной своею листвою.

Мир дан нам изначально. С дня рожденья.
И даже до рожденья, может быть.
Его касались локти и колени,
обнять пытались мы его, вкусить.
Ты, мир, – в телесном растворён составе,
как соль. Бушуешь в лимфе и в крови.
Ты – жажда жизни, что в любом суставе,
в биеньи сердца, помысле, любви.
Вот из какой материи – все мысли!
Мир мыслит в сердцевине тишины.
И если в подсознанье вход прогрызли
неслышные и ласковые сны —
во тьму души живую лишь вглядеться:
что в мире есть – там заново живёт.
Мы – дети мира, и куда нам деться.
В нас камень, и вода, и небосвод…
Текучее и прочное, мужское
и женское… О, этот мир второй!
С природным там рифмуется людское.
Там бездна форм и мирозданья строй.
И как же мир внутри нас – разглядеть?
Он – не картина в золочёной раме.
Владеем тем, чем и нельзя владеть!
А может быть – оно владеет нами?

Вот пень – и камни около него.
Он жив? Он мертв? Но мы ему – не судьи.
Мы – существа, он тоже – существо,
он существует, обладает сутью.
Быть может, корни живы в глубине,
быть может, есть в нём искорка сознанья,
что шевелится словно бы во сне,
неясные будя воспоминанья.
Он словно всадник, что без головы
куда-то всё ещё, бедняга, скачет…
Он вспоминает ровный шум листвы.
Он, может быть, о жизни прежней плачет,
Ну что ж, присядь, и голову руками
обняв, о зимней размышляй поре,
о времени, да и о топоре,
о том, что ты – не камень, он – не камень,
о жизни, что летит, как облака
по небу, о небесной этой пряже,
из коей сотканы все думы наши,
что, вопреки всему, легка, легка…

И, вглядываясь в даль морскую,
пространства в оборот беря,
я быть незваным не рискую,
здесь не случайно я, не зря.
Я – гость, но тот, какого ждали,
готовились его принять,
и, дали распахнув, сказали:
войди! садись! к столу присядь!
Ты зван на пир для слуха, зренья.
Отплатишь чем за этот дар?
И постигаешь в миг прозренья
природы потаённый жар.
Гляжу на птиц на водной глади,
мне внятен солнца тихий блеск.
Пойму: волна – строка в тетради,
и в рифму повторится плеск
её. Какой высокий слог!
И звук так чист. Прозрачно слово.
Стихи должно быть, пишет Бог —
и их зачёркивает снова,
поскольку мыслям нет конца
и рифмы всё бегут попарно…
Но не стирай восторг с лица.
Внимай светло и благодарно.

Кажется, все возникает, всё исчезает случайно.
Ветка качнулась, голубь взлетел, улыбнулся старик.
Всё это – не согласовано ли изначально?
Мир, как оркестр, инструменты настроены: музыки миг!
Эта мелодия – не записана в нотной строке.
Это импровизация. Жизнь и слышна, и зрима.
Вот и внимай, как проходит всё это мимо,
только что рядом было, и вот уже – вдалеке.
Мир – это то, чем нельзя самовольно владеть,
то, что само безраздельно владеет тобою.
Нужно, чтоб утро и улица – стали судьбою.
Чтобы душа захотела всё это воспеть.
Пусть и не слышен кому-то твой голосок,
пусть ты не ведом кому-то – но миру ты ведом.
Нет, не вздыхать от обид, не стремиться к победам —
в эту картину войти, как последний мазок.