Илья Рейдерман - Из глубины. Избранные стихотворения

И, пронзён какой-то мыслью странной,
я остановился на Гаванной
и гляжу, как будто сквозь стекло,
силясь догадаться, что ушло.
Жизнь ушла – а я и не заметил.
День ведь был не пасмурен, а светел,
да и потерялась – не игла:
жизнь ушла – как бы и не была.
Это ведь случается со всеми.
Вот идут прохожие – и время,
то, в котором все они – идёт.
Что же видишь – множество пустот
вместо глаз и лиц родных, знакомых?
Что ни взгляд – не тот, не тот! Всё – промах!
Пыльный город. И осенний свет.
Те – далече. Тех – на свете нет.
Ну а ты, на улице стоящий —
в настоящем ты? И настоящий?
Или – словно прилетел в ракете,
и как будто на чужой планете,
и во времени совсем другом —
сквозь стекло глядишь на всё кругом?

Эрнст Неизвестный тебя изваял не шутя.
Как почернело ты, Золотое дитя!
Золото, может, и было – да та ли проба?
Из разверстой утробы – глядишь ты в оба.
И посмотрев в направлении твоего взгляда,
вижу в порту полоску грязной воды
и неподвижные краны подъёмные. Где же – труды?
…Есть ещё солнце, деревья. Чего ещё надо?
Город, сделал тебе комплимент не слишком уместный,
подчеркнув твою силу, скульптор Эрнст Неизвестный.
Как и мы, ты бессилен пред новыми временами,
хоть и гордишься ещё великими именами.
Неузнаваемо всё: и старо – да как будто бы ново.
А нувориши на платных лежанках читают Смирнова
и говорят «за Одессу», своим убожеством сыты,
думая: это они – истинные одесситы!
Ты, золотое дитя, толстый мальчик, уродец,
можешь смотреть без укора на этот народец?
Весело будем смеяться под старые шутки?
Улицы, лица, жизнь – проносятся мимо.
Мы – вместе с городом нашим – замрём в промежутке
между прошлым и будущим. А настоящее – мнимо.
Как нам припомнить улиц прежние лица?
Город уснул. И ему – его прошлое снится.
Ангел снится ему. Отрывают ангелу крылья.
Ангел – уже не взлетит. Он рыдает в бессилье.
…Город, как рыба большая, лежит на песке.
Он ещё жив. Только жизнь его – на волоске.

Художник-осень пишет в горсаду
пейзаж, холста касаясь мягкой кистью.
Она уже предчувствует беду —
не потому ли так нарядны листья?
Ты, красота – всего лишь робкий гость?
Застенчивая, хрупкая такая…
Рисует осень, но пейзаж на гвоздь
нельзя повесить, время побеждая.
Да, листья умирают, пожелтев.
Но перед смертью есть одна минута,
когда, внезапно в небеса взлетев,
весть о бессмертии несут кому-то.
Земное тяготенье победив
на миг один, ложась на воздух телом,
они – свидетели о мире целом,
земные ноты, что вплелись в мотив.
Читаю ноты жёлтые с листа.
Пускай минуют осени и зимы —
я вижу тот пейзаж, уже незримый.
Ты обрела бессмертье, красота!

Сидит Утёсов на скамейке.
Хотя бы с ним – поговори!
А дождик сверху – как из лейки,
и в серых лужах – пузыри.
Поговори со мной, Утесов.
Как тошно всё – куда ни глянь.
Хоть ты, конечно, не философ —
но эта жизнь, похоже, дрянь.
Скажи своим домашним басом
живое смачное словцо,
и не дождём облей, а джазом,
и поверни ко мне лицо.
Что эта бронза? Лучше – брынза
и кружка шабского вина!
Увеличительная линза,
чтобы глядеть на мир, нужна.
Раструб нам нужен граммофонный,
чтоб прямо в небо он глядел,
чтоб жизнь была не полусонной,
чтоб острый ритм душой владел.
А в горсаду унылом – пусто.
Мы джаза ждём? Мы счастья ждём?
Сидишь один. Тебе не грустно?
Я рядом сяду. Под дождём.

Этот мир, что мне щедро дарован,
мокрый весь после ливня – приму.
Я с древесными кронами вровень
и заглядываю во тьму,
в глубину, где листва, где сплетенье
веток. В самую глубь естества,
где со светом братаются тени,
где немеют все наши слова.
Только взглядом пойму, только взглядом,
что блаженствует. Зеленью сыт!
Но не стану я дереву братом.
Я уйду, а оно – постоит.
Я вернусь – а оно не узнает,
тот ли это прохожий, не тот…
Лишь небесную книгу читает,
а моей – никогда не прочтёт.

Здесь раньше был «Два Карла» – кабачок.
Какой-нибудь последний дурачок,
быть может, думал: всякий Карл – велик.
Но тот, считавшийся великим, сник,
а с ним его соратники лихие.
Иные наступили времена.
И улицы – сменили имена,
и вывески повесили другие.
История, как дворник, что метлой
сметает грубо прошлое долой,
но мы-то разве всё уже забыли?
Здесь кабачок «Два Карла», здесь мы пили,
сойдясь нечаянно на том углу,
в тот миг, что уходил уже во мглу.
История – как мусорный бачок,
в котором мы, и этот кабачок,
и молодость, и мысли, и прозренья?..
Нет, длится всё… Обман ли это зренья,
способность видеть то, чего уж нет?
Воображенье? Стариковский бред?
Вот плоскость зримого – а вот объём
того, что мы зовём житьём-бытьём,
работою, беседой, развлеченьем…
Вот город, ставший счастьем и мученьем.