Наталья Тимофеева - Холсты

Подпоясана туманами,
С синевой обручена,
Зарубцованными ранами
Вся помечена она.
И поля её пропитаны
Кровью русскою живой,
Где лежат сыны, несчитаны,
Под проросшею травой.
Память бьётся канонадою,
Не смолкают плачь и боль,
Где бойцы от пули падали,
У земли иная роль:
Сносят памятники «старые»,
Строят новые дворцы,
Снова гибнут под ударами
Наши деды и отцы.
Что осталось, кроме памяти,
Да и та уходит в ночь…
Застывают слёзы камедью,
Сердцу русскому невмочь,
Как в забвении и бедности
Доживают старики,
Что громили вражьи крепости,
Совершая марш-броски,
Что свободу, словно истину
На своих плечах несли,
И костями с кровью выстлали
Ширь поруганной земли!
У непомнящих нет Родины,
Нет Отечества у тех,
Кто любовь к России продали
За сомнительный успех.
Богом проклятого семени
Наплодились тьмы и тьмы,
Стали чёрной меткой времени
Их, беспамятных, умы!

Самозванцы на Руси, —
эка невидаль,
Вот как крикнем, «гой еси», —
как и не было!
Но кричи, иль не кричи,
не докличешься,
Ты уж лучше промолчи,
не скопытишься!
Игу скоро сотня лет
окаянному,
Воли не было и нет.
Осиянному
Все зеленому рублю
поклоняются,
Под невенчана царя
прогибаются.
И живет моя страна
не работою,
А одною воровскою
заботою,
Как халявы раздобыть,
рюмку выкушать,
Про нечистые дела
байку выслушать.
И растет себе травой
семя вольное,
Не с славянскою душой,
а разбойное.
«Гой еси»!
И только эхо ответствует,
Да падение народа
приветствует.
И до боли, до крика
так горестно,
Что самой перед собою
мне совестно.
Если выйду я одна
в поле воином,
Остальные ведь сожрут
меня поедом.
Но проезжей для души
нет дороженьки,
Не бывать мне сиротою
у Боженьки:
Там, за мною, встали
предки ушедшие,
Своим подвигом
зарею взошедшие.
Им смотреть на нас
противно и пакостно,
Как Россию
разбазарили радостно!

На площади открылся филиал
Деревни Самодуровка, ребята!
Там Минину Пожарский простонал,
Как Русь теперь талантами богата.

Они и на коньках и на броне,
Они с мячом футбольным и в полёте…
Какое же ещё в такой стране
Вы примененье площади найдёте?

У нас тут и хоронят и крадут,
Толкают речи и поют концерты,
А балаганом правит главный шут,
Чья память и доселе не истерта.

Он затаился в недрах, в толще стен,
Пустой каркас его врачуют втуне.
Распаду тканей этот хладный тлен
Сопротивляется. А накануне

Смотрел он на парад и комильфо,
Что на траве искусственной резвилось,
Как время, словно древний омофор,
Под ноги в бутсах с мячиком стелилось.

И смех и грех. Погост и сельсовет,
И храм, и срам, и самолёт по средам…
Так веселимся, просто сладу нет,
Встав задом, будто к лесу, к своим бедам.

И князь и мещанин устали вдрызг
От грохота, от суеты и дыма, —
На лобном месте крик, кривлянье, визг,
И членовозы пролетают мимо…

История — раздумий ипостась,
Забыть её, — остаться в чистом поле…
Вам страшно, Минин? Вы, Пожарский-князь,
Не плачете о страшной Русской доле?

А в Самодуровке вьёт карусель
Свои круги быстрее и быстрее…
И некуда нам убежать отсель,
Где лишь нажива смысл и вес имеет.

Усмиряю себя не плетью,
Усмиряю себя вином.
Говорить хочу, только ЭТИ
Не пускают, — молчи с Христом!

Обтекай хоть кровавым потом,
До тебя нам и дела нет.
У поэтов одна работа —
За пилатов держать ответ.

У поэтов кресты из боли,
А лекарство — земля сыра…
Только я всех счастливей что ли, —
Снова в пыточной до утра.

Снова светит срамно и жёлто
Половинка сенной луны,
Да душа моя плачет тонко,
Так, что всхлипы её слышны.

Уроборосом время гложет
Свой короткий шершавый хвост
И меня приглашает тоже
Погулять от земли до звёзд.

Ну, а я оболочкой бренной
До преступного дорожу,
Кубок жизни кроваво-пенный
Я руками двумя держу!

И пускай не идти мне в ногу
С оголтелым концом эпох,
Я сама разгляжу дорогу,
Где был клят и бичёван Бог.

Кремль, акрополь, средостенье,
Червем траченный орех,
Кровью плаченое бденье,
Горький, небывалый смех.