Андрей Ханжин - Подборка стихов А. Ханжина с предисловием А. Сомова

Поэт сидит в тюрьме. Тюрьма сидит в поэте.

Он по уши в дерьме, он хуже всех на свете.

Он вроде бы убил, а может быть, ограбил.

Ах, до чего любил играть он против правил.

И лето, и зима проходят мимо кассы.

А в нем самом тюрьма и неизбывный карцер.

И не помрешь во сне, и заднего не врубишь.

Над шконкой на стене — портрет Татьяны Друбич.

За эту чепуху,

за девочку за эту

прости как на духу все косяки поэту.

А.С. 06.08.10

Это мой океан. Я, рожденный в холодных теченьях,

ледниковою рыбой стою у парадного входа

в саркофаг бытия, где из всех вариантов прочтений

Книги Жизни — мне врежутся в память лишь детские годы.

Отслоятся листами стихи, словно мертвая кожа

древних ящеров, бивших хвостами в станок Гуттенберга.

И когда я взлечу, то пойму, что полет не возможен

из-за крайней полярности рвущихся в сердце энергий.

И когда я качнусь, уцепившись ногтями за вечер,

утянув за собой небосвода измятую простынь,

мне откроется пропасть бессмысленных дел человечьих,

словно вклеенный в книгу Иова аляпистый постер.

Будет гнев — затаившийся блеск восклицательных знаков,

превращенных в штыки для ведения ближнего боя.

И на выставке язв в галереях тифозных бараков

победит расписавший вселенную собственной кровью.

Это мой океан, я оставлю ему завещанье

в золотой чешуе новорожденной дочери-рыбы.

Но пока я стою у парадного входа с вещами

и смотрю, как ушедшие первыми встретили гибель.

Это древнегерманское племя сикамбров на Рейне,

истребленное метлами дворников Римского папы,

вдохновило безумием гений разумного Гейне

на зачатие мира в лицейской тетради арапа.

Это он, синеглазый цветок абиссинских эмиров,

выткал русскую библию вязью посмертных видений.

И апостол его — тот, которого выбил Мартынов,

и его откровение — вспоротый в морге Есенин.

Там ли мой океан? Мне хотелось бы жить в Кишиневе,

под зеленою лампой, шутя, сочинять эпиграммы

на вульгарных богов, чьи богини торгуют любовью

возле пьяцца Сан-Марко, где в обморок падают фавны.

Там ли тина моя, там ли гнезда бирманских рубинов,

что — как все неживое — явились от кончиков пальцев

обреченных поэтов, замысливших явку с повинной

приучить к адюльтеру с отчаянным воплем скитальца.

Но опять победит расписавший вселенную матом.

Станут гнев и любовь просто кадрами камеры «Кодак».

И по вечности слов сиротливо протащится атом,

превращающий пьяную кровь в минеральную воду.

Если в этой воде суждено мне открыть океаны

беспредельной любви и вулканы кипящего гнева,

я готов умереть у парадного входа в нирвану,

чтобы с первым похмельным стаканом вернуться на землю.

И взлететь, и опять осознать, что полет не искусство,

а прыжок из окна — драматурга почетное хобби,

выстрел в собственный глаз, обостряющий прочие чувства,

о которых мы ведали, плавая в женской утробе.

И качнуть элерон плавника, уповая на ветер,

на мгновение гневом замедлить период паденья,

и увидеть — за миг до того — наступление смерти

от любви — в череде незамеченных жизнью рождений.

Благослови нас, вечное Ничто,

на переулках нашей русской майи,

где лотоса бетонного бутон,

забитый в папиросу, полыхает.

Мы ангелы, сошедшие с ума

в панк-роке бирюлевского надрыва,

с которым наш трясущийся браман

совокуплял разбавленное пиво.

Мы улыбались, делая надрез

на горле дурно кончившихся суток.

и превращали в диких поэтесс

неряшливых домашних проституток.

Точи, точи, скрипач, свою струну,

как финский нож на комендантский шлягер.

Мы бабочки, начавшие войну

из выдавленной гусеничной Праги.

И марцефалью быта не сломить

нуворишей свинцового кастета,

в наследство получивших право жить

не дольше, чем истлеет сигарета.

Расстроенный гитарами рассвет,

дрожа, суется в солнечную петлю.

И наша радость — лагерный сонет

в периметре шести тетрадных клеток.

Точи, точи, басист, свою струну,

похожую на жгут кровавой марли.

Мы краски, расписавшие страну,

известную как православный Гарлем.

И в том, к чему приложен протокол

ингредиентов нравственного супа –

ни слова о бойцах подпольных школ.

И на бульварах мокнут наши трупы.

Мы ангелы, уставшие волочь

по тротуарам сломанные крылья,

подвязанные липкой лентой «скотч»