Александр Милитарёв - Охота за древом

А я молчу, сжав зубы за стеной,
тебе в стекло дыша январской стужей,
и с репликой все той же, с той одной,
что сдавливает горло — и все туже.

Играем пьесу странную, как жизнь,
где все экспромт и драматург аноним.
Подмостки ходят, но актер держись,
пока мы молча монологи гоним.

Невысказанность — та, что рвется с губ,
гуляет эхом в темном полном зале,
а зритель хочет бис, поскольку глуп,
и жадно ждет катарсиса в финале.

Сюжет так прост: сошлись два гордеца —
лиса и журавель из детской сказки,
чтоб там, где у начала нет конца,
сорвать с лица наклеенные маски.

Покамест ждем, кто первым включит свет,
одним движеньем рук разгонит морок,
запасы тают отведенных лет,
и каждый день невозвратимо дорог.

Вот в гнезде проснулся аист.
Что на завтрак он с утра ест?
Аппетита нет с утра —
ну, проглотит комара,
на затравку пару мошек,
на закуску трех рыбешек,
не забыть про червяка,
слопать майского жука,
чтобы не было икоты,
нужно выпить полболота
и заесть пяток лягушек
парой сотен жирных мушек,
пожевать ужа и мышь,
клюв почистить об камыш
и в воде удобней встать,
до обеда чтоб поспать.

Аппетита утром нет.
Аппетит придет в обед.

Если курица — не птица,
то не птица и синица,
и удод, и свиристель,
и пингвин, и коростель.

Если курица — не птица,
то не зверь тогда куница,
и ленивец, и енот,
и козел, и бегемот.

Если, этому поверя,
согласимся, что не звери
слон, пантера и жираф,
то получится, что прав
тот, кто рыбой не считает
рыб, которые летают.
Но и плавающих рыб
мы тогда вполне могли б
не считать за рыб: леща,
сельдь, и стерлядь, и ерша,
простипому, путассу
и другую рыбу всю.

И, наоборот, за рыбу
мы кита держать могли бы.
Но куда девать кита,
если рыба вся не та?

Если курица не птица,
то не рыба и плотвица,
барракуда, сом и язь,
и акула, и карась.
Значит, врет наука вся
про гуся и порося:
от моржа до кабарги
пудрят в школе нам мозги!
Если курица — не птица
и совсем не зверь лисица,
и не рыба вовсе хек,
значит, я — не человек.

Получается тогда
ну такая ерунда,
ну такая чушь совсем,
что уже пора бы тем,
кто к народу лезет с тем,
что, мол, курица — не птица,
перед всеми извиниться.

Зверь большо-о-ой гиппопотам:
морда — тут, а попа — там!

Я, признаюсь, удивляюсь:
ай да птица этот аист!
Словно белый снег он чист,
и притом — не эгоист.

Он гнездо большое вьет,
мелких птиц туда зовет 43:
трясогузки, воробьи,
прилетайте — все свои!

И синичкам, и скворцам —
всем найдется место там.
Мелюзге гнездо такое
словно царские покои.

Не в восторге аистиха:
не бывает дома тихо.
«Папа-аист, ты сдурел —
столько птиц в гнезде пригрел!

Как высиживать птенцов?
Может, выселим жильцов?
Превратил гнездо в притон —
хоть лети из дома вон…»

Длинным клювом улыбаясь,
отвечает папа-аист:
«Коллективное гнездовье
сохраняет нам здоровье.

Всем давая кров и дом,
мы природу бережем.
Сообща растить птенцов
веселей, в конце концов!»

Сыч, сипуха и сова
сели в круг играть в слова.

Говорит сова: «Сипуха,
прекрати сипеть мне в ухо!
Ясно всем как дважды два,
что сипуха — не сова.
Сколько я прошла лесов,
не встречала рыжих сов.
В форме сердца морда птичья —
вкус дурной до неприличья:
с мордой сердцем, без ушей —
как брелок из-под ключей!
А видали вы красу —
ухо чуть не на носу?
Без ушей нормальных сов
ты, как кошка без усов».

Та в ответ ей: «Ты, сова,
просто дурья голова!
В интернете посмотри:
всем ясна как трижды три,
и без всяких лишних слов
роль сипух в отряде сов.

Форма сердца для лица —
несравненная краса!
У ушей на птичьих лицах
вид — ну просто застрелиться.
А сиплю я, чтоб не ухать
(сов обидеть не хочу хоть)».