Александр Милитарёв - Охота за древом

И вернешь меня в Гарлем, положишь рядом
с тельцем, что сразу прильнет ко мне.
И не узнать, что мировой порядок
ради нас поменялся в забытом сне.

Наш любимый юбиляр
ни хрена еще не стар!
Избежав советских нар
и патриотичных свар
в солнечной Эстонии,
ты, тая в мозгу пожар,
выпускаешь легкий пар
(это тоже редкий дар),
слушая симфонии.
Если жить хотя бы до ста,
по пиндосовскому ГОСТу,
девяносто — это просто
шаг вперед и точка роста,
и дождемся чуда мы:
Боря наш подлечит глаз,
снова вспрыгнет на Парнас
и ужо завалит нас
новыми талмудами.
Ты в искусстве свел концы:
сеют разный злак творцы
румб находят гении,
мы же, зрители — жнецы
да галерные гребцы.
Что же мы в забвении?

Вольной мысли паладин,
докопаться до глубин
не страшишься ты один,
зависть сея белую.
Ближний круг и дальний круг —
свет твой нужен всем вокруг
Долгой жизни, старший друг!
Жизнь с тебя я делаю.

я был на джазовом концерте
за жизнь второй
случайный раз
мутили тихий омут черти
и в уши лез как в душу
джаз
хотите нет хотите верьте
трубач был асс
и лабух класс
и знали о любви и смерти
ударные и контрабас
мне кайф ловить досталось мало
на протяженье
бытия
но глупо начинать с начала
и туш все глуше слышу
я
фоно
ударит
по басам
но соло слажу
только сам

Что ж, жизнь легко непредсказуема —
паранаучный парадокс.
Век от Орехова до Зуева
прет паровоз, транжиря кокс.

Ну как не поиграть в игру его?
Пока. Спасибо за урок-с.
Где эта остановка х… ва?
Все, откатались. Ну, и Бог с

ней. Может, что-то есть
за поворотом тем задымленным.
Прощаемся. Имею честь.

Все сходят. Легионы имя им.
Отбив свиное 42, что осталось?
Одна ко всем слепая жалость.

Люблю картошку больше макарон,
а, значит, пуще я дурак российский,
чем европейский трикстер. Поделом
мне здесь сидеть и печь топить дерьмом,
не мной произведенным, в мегафон
бурча кухонный: не такие сыски
да перлюстровки, да стальной закон
видали мы. Почтовый электрон
пока неиссякаем. И марксистский
монстр или сдох, иль спит мертвецким сном.
А эти все — народец явно склизкий,
но «вор милей» и хватит о дурном.
Поговорим о чем-нибудь смешном —
ну, например, какие ждут нас риски…

Сначала медленно тянулась
и все хотелось поскорей.
Едва сознание проснулось,
я знал, что смертен и еврей.
И так хотелось жизни взрослой,
но мама чтоб не умерла,
а оказалось, все непросто,
когда взяла да понесла.
И так несется в рваном ритме,
пока не лопнет колесо,
и только сердце в такт стучит мне:
пока не все, пока не все…

Ты к слову относишься плево,
но я — филоло́г и еврей.
Почти что как дело мне слово:
в нем пушечный гром батарей
и летних громов канонада —
почти спецэффект и салют,
но землю ровняют снаряды
и молнии в дерево бьют.
Отсюда лесные пожары
и гибель людей и зверей.
Так поняли слово недаром
когда-то и грек, и еврей.
Отсюда и магия слова,
шаманская сила имен
и виденье слова — такого,
которым был мир сотворен.
А ты говоришь, что неважно:
слова — это только слова,
не больно совсем и не страшно,
когда их роняешь едва.
Пустого болтания биты,
не значащие значки.
И ходишь живой, как убитый,
от словом рожденной тоски.

Душа себе нафрендит шушеру
и трепачей,
и в интернет навалит мусору —
ведь он ничей.

В фейсбучной проходной обители
шумит салон,
и в закуте для вытрезвителя
царит бонтон.

Хозяйкина благотворительность
на всех одна.
один я проявляю бдительность:
беги говна!