Татьяна Гордиенко - Музыка жизни

Белесая тугая пелена —

холодных дней коварное отродье —

насыпала вдруг снега до хрена,

но тут же наступило половодье.

Уж очень неуверенно зима

вступает в подмосковные пенаты.

Морозный воздух с привкусом клима

нарочно перепутал ароматы

декабрьских стуж и мартовских ручьёв,

чтоб время повернуло восвояси,

а осень снова выпустила ша́сси,

теплом наполнив душу до краёв.

Чтоб снова пожелтелая листва

повсюду оставляла отпечатки,

чтоб клён надел багряные перчатки,

а грусть была бы искренне мертва.

Чтоб на пороге дней меня встречали,

как ветры, как дожди, как поезда,

привязанность, лишённая печали,

и сторге [6]негасимая звезда.

Уж лучше горечь хризантем

и одиночество пустыни,

чем дальше тешить душу тем,

чего и не было в помине.

Чего и быть-то не могло

ни в принципе и ни в реале.

Так что же душу так влекло,

какая сторона медали?

Что так тревожило мой ум

и будоражило сознанье?

И где найти мне оправданье,

и как избавиться от дум?

Прочту акафист и псалом,

зажгу лампаду у иконы

и заглушу и боль, и стоны.

Коль верю в сказки – поделом.

Оклад небес, судьбы опала…

Переживём, неровен час.

Пускай любовь не правит бала,

зато и не обходит нас.

И пусть даёт всего целковый

и разливает горький хмель, —

сюжет, давно уже не новый,

свою оправдывает цель

и по своим законам делит

и взлёт, и горечь, и покой.

Сентябрь листву небрежно стелет

фатально щедрою рукой.

Время лечит. И я это знаю наверняка.

Но к тебе эта формула просто неприменима,

ты мгновенно срываешься из-за каждого пустяка,

как срывается дождь с небес на бредущего пилигрима.

Ты сказал: когда-то обидели, и не раз,

до сих пор не вытравить из души обиду.

Только боль и горечь твоих беспардонных фраз

привести любого смогли бы к душевному суициду.

И коль скажешь снова, что был бесконечно бит

и всему научился в жестокой моральной схватке,

ни за что не поверю – ты просто играешь гамбит

по какой-то своей беспредельно циничной раскладке.

Как ураган и как благая весть —

незаурядность, мудрость, нежность, честь.

Подумалось: о, Господи, сбылось!

…Привиделось, приснилось, пронеслось.

Отозвалось, откликнулось и – в прах.

Осталось горьким ветром на губах,

следами на нетронутом песке

да счастьем, что висит на волоске,

и жаром от каминного огня, —

лишь тенью от тебя и от меня.

Нарисуй мне день. Пусть добром богат

будет долгий год. Пусть гудит пчела,

золотой рассвет перейдёт в закат

и сожжет обиды мои дотла.

В неоплатном буду всю жизнь долгу,

изменю судьбу, отведу свой страх.

Я сумею, думаю, что смогу

претерпеть ниспосланный небом крах.

Нарисуй жасмин, а потом левкой

и залитый солнцем заморский град.

И оставь автограф одной строкой:

«Жду, люблю, бесконечно рад».

Я не хотела этих слёз

и не хотела этой боли.

Скажи, о Господи, доколе

я буду принимать всерьёз

и ветер слов, и праздность чувства?

Пора постичь игры искусство.

Доколе буду горевать

по сердца искренним порывам?

Они порой подобны взрывам

и нам не могут даровать

покой и комнатное счастье.

Зато они – души причастье.

Налей бокал. Пускай вино

притупит все воспоминанья,

блеск восхитительный признанья,

всё то, что мне не суждено,

всё то, что дорого и мило

ещё совсем недавно было

и что безудержно влечёт

наперекор души запретам.

Я вновь накладываю вето,

твердя слова наперечёт.

О Господи, за что мне это?

Ужели жизни давний счёт?

Тополей тугой колчан за околицей,

и колодезный журавль словно молится.

Отгорит моя душа и состарится, —

так на яркий ясный день вечер зарится.

Вереница долгих лет окаянная

всё из света в темноту, словно пьяная,

за окошком тает даль необъятная,

а любовь – как будто голь перекатная.

Коронует осень рощи безродные,

одевает в армяки новомодные.

Каждый год очередная феерия —

все берёзы в белом, словно Офелия.

Не уйти, не убежать, не покаяться,

с волей времени природе не справиться,