Татьяна Гордиенко - Музыка жизни

Дождит, и мысли тихо мечутся.

Плащ неба серого повис.

И снова я за всё ответчица —

бессменный праведник кулис.

Не обольщусь ни злым, ни краденым,

не сотворю любви назло.

Поверь, неправым и неправедным

непоправимо «повезло».

Враждою горе не избудется,

а только ляжет коркой льда.

Душа скукожится, простудится —

и навсегда, и навсегда…

Когда-то верила тебе,

мой златоуст.

А нынче правлю по судьбе

сорокоуст.

Тебя я видела порой

и без прикрас,

мой словоблудливый герой,

калиф на час.

Ты мне так много обещал —

почти весь мир,

но все слова поистаскал

свои до дыр.

Я до безумия сыта

твоим враньём.

Какая ж это маета —

наш фарс вдвоём!

Ну давай же погасим боль,

как рассвет свечи.

Навалилась тугой сумой

и гнетёт плечи

недосказанность, а порой

тяготит и ясность.

Я хочу, наконец, понять,

какова причастность

твоих глаз, твоего плеча

к вековой грусти,

где высоких словес и фраз

роковое устье,

как глубоких душевных ран

и обид мускус

заставляет ныть и дрожать

каждый мускул,

каждый нерв звенеть

верхним «ля» октавы.

Нашей жизни читаю вновь

пустоты главы.

[5]

Вспоминать и плакаться негоже,

всё однажды в памяти сотру.

Счастья оголтелого рогожа

плещется, как парус на ветру.

Словно перед дальнею дорогой,

помашу отчаянью рукой.

Стану независимой и строгой,

обрету пленительный покой.

Буду хороша до неприличья

и сварю душистый жаркий грог.

Пусть твоё пустое безразличье

вновь ко мне не ступит на порог.

В этой непроглядной жуткой стыни

ничего не стану говорить.

Привкус жизни – с горечью полыни…

Просто выйду в осень покурить.

Отзвучало скерцо птичьих трелей.

Осень завершает свой обряд.

На зелёном фоне пышных елей

листья вишни заревом горят.

На любовь накладываю вето.

Больше, сердце, вздрагивать не смей

и внимать нечаянному свету

ярких, быстро гаснущих огней.

Эта роскошь мне не по карману.

Захлестнула сумрачная ложь.

Не хочу, да попросту не стану

сохранять неискренности грош.

Напишу размашистою кистью

слов финальных ровную строку.

За окном горят зарёю листья.

Я за этот свет у них в долгу.

Ты как будто уехал,

я как будто осталась.

Безнадежности веха —

пустота и усталость.

Мне и сосны признались,

и могучие ели:

мы не просто расстались,

мы как будто сгорели.

Не вернуть наши вёсны,

лишь судьбы укоризна.

Счастья долгие вёрсты

правят горькую тризну.

Многоместные палаты

для спелёнутых телец.

Соски, белые халаты.

Сотни крошечных сердец.

Все, ниспосланные Богом,

здесь рождаются на свет.

Только страшно: за порогом

мама будет или нет?

Дома – ванна, полотенца

и с игрушками кровать.

Здесь – кричащие младенцы

не дают спокойно спать.

Я сегодня убедился

в самой высшей правоте —

я в душе твоей родился,

а не просто в животе.

Не бери на сердце срама,

я дышу, и я – живой.

Солнце, нежность, радость… Мама,

забери меня с собой!

Вот он я – твоё спасенье:

ем и сплю, пыхчу, тружусь

и, уверен, без сомненья,

в этой жизни пригожусь.

Перед нами когда-то был мир, словно чистый лист,

а на нём гуашью – луга, цветы, звезда,

и ручей голубой струился, прозрачно чист,

и ползли, как большие гусеницы, поезда.

И цикады пели, пчела гудела, и травы в рост,

и казалось, солнце навеки сойдёт с ума.

Только предал ты и разрушил незримый мост.

От всего осталась негромкой беды сума.

И уже не месяц светил ночами – дамоклов меч.

И рука чужая мазками писала боль.

Не хватало ладана и пасхальных горящих свеч,

дабы выжечь обиды горькой густую смоль.

Ну о чём теперь говорить и о чём жалеть,

и какой, скажите, сейчас с дурака спрос!

Разве могут сердца́ и ду́ши тенета греть…

…На краю строки восклицание или вопрос?

Моя любимая пора:

смыкает вечер сумрак-глаз,

вступает ночь в свои права,