Татьяна Гордиенко - Музыка жизни

Какое яблоко! Оно дурманит взор

и манит сочностью душистой середины.

А косточек внутри загадочный узор —

орнамент дивной солнечной долины.

Там яблоня безудержно цвела

и плодоносила осеннею порою.

У веточек – размашистость крыла.

И тонкий ствол. И хороша собою.

Россия это или же Афган,

в том яблоня различия не знала.

Зелёный летний яркий сарафан

на паранджу осеннюю меняла.

Она любила здешние края

и долгою военною порою

смотрела грустно, страха не тая,

как возвращались мальчики из боя.

Разрушенный, сожжённый Кандагар

она пыталась заслонить собою.

Манила пули листьев пестротою,

чтобы принять стремительный удар.

И, становясь красивее вдвойне,

она так чётко, ясно понимала,

когда лучи ветвями обнимала,

что и она погибнет на войне.

В нашей стране, словно в дымном притоне:

смерти не видишь – и жизни не рад.

Правят судьбою воры в законе,

как на пороге адовых врат.

Нету покоя ни на минуту.

Да и какой тут, к черту, покой,

если потеряно чувство уюта,

чувство уюта жизни мирской.

Если позёрство ныне в фаворе,

если не знаем, где правда, где ложь,

если живём в неприкрытом позоре

и предаём за единственный грош.

Может ослепнуть? – так радости мало,

Или оглохнуть? – так пользы на цент.

Надо, чтоб всё – даже небо – восстало,

а не один недовольный процент.

О, Русь, ты недрами богата,

ты – величава, ты – сильна.

Скажи, за что такая плата

нам нашим временем дана?

Везде рекламные плакаты,

и политический кураж,

и наших горе-депутатов

«непогрешимый» вернисаж.

Какая странная забота

у наших «праведных» властей.

Изображают патриотов

рабы интрижек и страстей.

Обман, убийства, съезды, кражи —

уже давно так повелось.

О, Господи, какой же блажи

нам испытать не довелось!

Но мне страшней всего на свете

и горше самых тяжких пут,

что подаянья просят дети

и неумело струны рвут.

От безысходности нет средства,

и это наш вселенский срам.

За что же им такое такое детство

с крупицей горя пополам?

Земли безбрежные просторы

недаром небом нам даны.

Быть может, перестанем скоро

просить у собственной страны.

Мы загнали Россию.

Вот такие дела.

Лес прозрачный и синий

закусил удила.

Снова сумрак поджарый

потерялся в ночи.

Неба тёмного ярость

поездами кричит.

Бесконечны дороги.

В полумраке зарниц —

лишь безумные дроги

звонарей и убийц.

Несбыточная радость площадей,

растерзанная толпами прохожих,

ты на меня вчерашнюю похожа,

загнавшую сто тысяч лошадей

горячих мыслей о судьбе России.

И если бы меня сейчас спросили,

чего в дальнейшем я желаю ей,

не стала б лить я приторный елей

на головы без продыху живущих —

богатых, бедных, вовсе неимущих. —

Я просто пожелала б счастья ей —

безмерного, как радость у порога,

и тихого, как в церкви слово Бога,

и чистого, как свет монастырей.

Если бы беды поймать в капкан

или когда-нибудь залпом выпить.

А потом на счастье разбить стакан

или на берег солнечный выплыть.

И ничком упавши – лицом в песок, —

прошептать молитву, прося прощенье,

чтобы сердца маленький туесок

сохранил надежду на воскрешенье.

Если б и вовсе куда-то прочь

от зелёной зависти, вязких сплетен,

оказаться светлой совсем точь-в-точь,

как безгрешный дождь, что из капель сплетен.

Или прочесть девяностый псалом,

в тишине раз сорок отбить поклоны,

излечить все мысли, очистить дом

и нарушить суетности законы.

Переставить мебель, отдраить пол,

очертить кружок спасительный мелом,

и избавить душу от разных зол,

и воспрять безмерно уставшим телом.

Безумна жизнь. И мы дошли до точки.

Смешалось всё – бессилен лучший суд.

Ведь правят бал – без правил и отсрочки —

бесчестие и горсточка иуд.

Им всё равно, что воровать негоже,

они бездушны более хазар.

И наплевать, что вся страна похожа

на жалкий и замызганный базар.

Для них товар – и женщины, и дети,

им непонятны совесть, горечь, боль.

Дороже им всего на белом свете