Татьяна Гордиенко - Музыка жизни

срывалась на горький плач.

Теперь же, поверь, и того боле.

Любое из едких жал

я вырву остатком ненужной боли —

не думай, не будет жаль.

Я стала суровей от смерти и тризны,

душе не позволю скулить.

Сомнительной правды и глупой харизмы

не думай мне даже сулить.

Предавшей меня и замыслившей склоку

руки никогда не подам.

Спасибо за данные жизнью уроки,

а небу – за истины храм.

Как небо затянуло над Москвой!

Вновь облака толсты и неуклюжи.

Деревья с непокрытой головой.

Прохожие торопятся по лужам.

Весна зашла сегодня со двора,

как падчерица взбалмошной природы.

Так к нам приходят сумрачные годы,

и жизнь перетекает во вчера.

Звонят заутреню. Витает «даждь нам днесь…»,

а сердце надрывается протяжно:

ну почему сегодня всем не важно,

что жизнь рифмует ловко честь и спесь?

Обвисли скорбно крылья у зонта,

А город корчит грустные гримасы.

И я прошу прощения у Спаса,

И вновь молю о милости Христа.

Мандариновая долька

яркой каплей на паркете.

Мне не радостно, не горько,

мне никак на этом свете.

Всё, что было сердцу мило,

было дорого без меры,

вдруг обличье изменило,

претекло в иные сферы.

Всё, чему молилась втайне,

обратилось к лжи и лести.

Удивлялась раньше крайне

нереальности известий.

А теперь смотрю сквозь пальцы

я на эту гибкость мнений.

Ведь интриги – лишь скитальцы

в рамках прошлых отношений.

И не чувствую я злобы,

и не давят сердце боли.

Допустили, видно, фобы

передоз дерьма и соли.

Вероятно, наступила

атрофация реакций.

Правда, я на всё забила.

Баста. Смена декораций.

Ветвей изящные сплетенья —

как лёгкий росчерк вензелей.

И почему-то нет сомненья,

что дождь по знаку Водолей,

что совершенное блаженство —

сиянье капель на стекле,

а вкус любви и совершенства

напоминает крем-брюле.

Плывут во времени картины.

То вижу истинный исход

своих надежд, то – из пучины

внезапно вспыхнувший восход,

то я горю, то снова гасну,

распознавая день и час,

что может принести опасность,

или напротив – Божий Глас.

Понять стремлюсь загадки ветра,

как ход таинственный ферзя.

Что – мне? Дорога цвета фетра

или высокая стезя?

Осенней ноты постоянство —

в мотиве утренней трубы.

Я – за кулисами пространства.

Я – за кулисами судьбы.

День когда-то наступит Судный,

остановится бег реки,

нас окрестят суровые будни,

но не с правой, а с левой руки.

А пока – золотистого хлеба

добрый вкус, и колосьев хор,

да прозрачного тихого неба

кафедральный святой собор.

Не забывай наш тихий дом,

пустынный сад и звон цикады,

сирени пышный окоём

у покосившейся ограды.

Живя в объятьях суеты,

ты здесь уже давненько не был.

Вновь вишен белые цветы —

как звёзды на зелёном небе.

Читать непринужденно и с листа

все партитуры жизненных событий,

непризнанных, но праведных открытий,

снимая души грешные с креста.

Распознавать всё истинное влёт

и, сказочность мечты своей лелея,

ждать паруса сияющие Грея

хоть сотни лет, хоть жизни напролёт.

Отверженность отвергнутых пройдёт,

как сон, как лихорадка, как химера.

Останется незыблемая вера.

А смерть? Она, поверьте, подождёт.

Я – словно пифия, я – извлекаю суть,

брожу по чердакам смятенного сознанья.

Как долог, как таинственен мой путь:

от заблуждения —

до душепрорицанья…

Моё обветренное завтра,

моё остывшее вчера.

Небрежно разогретый завтрак

и чайных пауз вечера.

Часы и дни – шальные птицы —

всё норовят перелистать

и ночи тёмные страницы,

и утра чистую тетрадь.

Щемящий запах сигареты.

И на душе то рай, то смрад.

И нескончаемое лето.

И ярких окон маскарад.

Уставший день никак не мог уснуть.

Садилось солнце, исчезали тени.

Мне не хватало неба – обернуть

мои давно озябшие колени.

Мне не хватало воздуха в груди.

На самом горизонте меркли дали.