Татьяна Гордиенко - Музыка жизни

Погода, признаюсь, не дарит радость.

Термометры, деления на градус

нам не сулят ни холода, ни гроз.

На деле – дни холодные, туманы,

и в результате этого обмана

сижу под крышей и кляну прогноз.

Мы до дождей уехать не успели.

Такие же промозглые недели

в Париже, Риме, Питере, Баку.

В Европе вновь нелётная погода.

Прощай на время, море и свобода!

И снова выливаю грусть в строку

о том, как развезло везде дороги,

как «небеса таинственны и строги»

и как деревья вымокли насквозь.

Что капли барабанят оголтело

и что земли измученное тело

с мечтой о солнце бесконечно врозь.

О том, что мне во сне приснились горы,

а мы вели бессмысленные споры:

что выбрали неправильно сезон,

что глупо в октябре тащиться в Канны,

что есть другие города и страны,

и Франция – ну вовсе не резон.

Но, может быть, изменится фортуна,

и вновь удачи ветреная шхуна

к нам повернётся в профиль или фас.

Тяжёлый «Боинг» перелётной птицей

печальных дней перевернёт страницу,

и мы ещё успеем на Кавказ.

Уже тропинки дачные пусты,

темно на сердце дремлющего сада,

и лишь малины колкие кусты

и спеющие гроздья винограда.

И в гулкой нескончаемой тиши —

косых дождей пассаж невозмутимый.

И Ваш обман – такой неотвратимый,

как боль моей поруганной души.

Пусть будет светом этот год богат.

Пусть каждый день нам будет интересен.

Достаточно и боли, и утрат —

пусть будет больше и стихов, и песен.

Без пальто и даже без бот

канул в Лету прошедший год.

Сирый вечер. Печаль тиха.

Пью в сочельник вино стиха.

Снег пушистый колядам рад.

Месяц, в тысячи две карат,

ярким светом волнует кровь.

Воле рока не прекословь.

На тропе оставляю след,

как пустынник-анахорет.

Леса зимнего блажь и фарт —

сосен правильный арьергард,

тени ловкий, упрямый барс

и шагов хрипловатый бас.

За барханом плывёт бархан —

звёзд сияющий караван.

От сугробов полна арба.

Потерялись в душе слова…

Что тут плакать и горевать!

Буду ряженой щедровать.

Дай, хозяин, хотя б пятак —

это верный и добрый знак:

скоро ласточка прилетит,

светлой радостью одари́т,

и развеет земную стынь

солнца заспанного алтын.

Ах, Новый год! Закономерно вновь

второе января пришлось на вторник.

Рябины гроздь, попав на подоконник,

в тепле мгновенно выпустила кровь,

как жертвенной любви святой поборник, —

чем вызвала и жалость и надрыв,

душевной смуты горестный порыв.

А за окном отчаянно мело —

не различить ни лиц, ни силуэта.

Но снега с ветром кончилась вендетта,

и стало ослепительно светло

от яркого пронзительного света.

И ощутимо – лишь рукой подать

до чувства, что дарует благодать.

Вот так бы и дожить до четверга,

забыв, что существуют в жизни среды,

и повторять таинственные Веды,

вобрав тепло и мантры очага.

И тем обезоруживать врага,

что нас с тобой благословили боги,

разрушив все преграды и тревоги.

Но сколько ни загадывай на грош,

не выпадет счастливая монетка.

Такое происходит очень редко.

Мечтаешь и надеешься – и что ж?

Стучит в окно лишь сломанная ветка.

Рябина, подоконник, Новый год… —

Обычный в нашей жизни поворот.

Дождь затеял смеяться и плакать.

Тихий вечер безгрешен и свят.

День, принёсший туманы и слякоть,

на берёзах и елях распят.

Ярки гроздья рябиновых пагод.

Собрались в моём доме друзья.

Жизнь сегодня уменьшилась на год,

и приблизилась зрелость моя.

Только зрелость – не то же, что старость.

Просто мудрость и воля в делах,

и умение сдерживать ярость,

и способность обуздывать страх.

Ни седины, ни слабость, ни бремя

не подарит мне ныне Господь.

Зрелость – самое лучшее время,

где едины и разум, и плоть.

Тебе не попрать моего храма,

и нечего словом хлестать.

Ведь даже когда уходила мама,

я гордо держала стать.

И только потом, в опустевшем доме,

где бывший уют незряч

и где никого, тишины кроме,