Леонид Оливсон: Осколки зеркала моей взрослой жизни

В Огайо кончил он ВУЗ гуманитарный,
Сейчас он консультант в Нью-Йоркском ВУЗе,
Разочарован он должностью стандартной,
Найти пытаясь что-то в его вкусе.

И вот профессор (бывший) любимцу звонит,
Его карьера ныне завершилась,
Он на обеде видеть его изволит…
Звучит вопрос: «Все ль у тебя свершилось?

Не наважденье ль пройтись по старым гатям,
Что не мешает графику работы.
Приехать снова в любимый альма-матер,
Что может быть прекрасней! Не работа ж!»

Он не был – кончив – целую там вечность,
Туда он едет со странным ощущеньем,
Профессор в мыслях: «Жизни скоротечность…»
Пейзаж мелькает, в немом он восхищеньи.

«На юбилее нет торжественных речей», –
Профессор скорбно молвит и… смолкает.
Немое сострадание в глазах гостей…
Профессор в своих мыслях неприкаян.

С работой развязавшись, он теперь грустил,
Он был профессор все ж, – величиною…
Теперь он едко над собой шутил,
Что колледж добровольной был тюрьмою.

Все пребывание богато встречами:
Знакомства разные, беседы, споры…
Их встречи и беседы подобны скетчам.
Но это жизни лишь назад все взоры.

Хоть старый милый мир манит его, хорош,
Ему приносит он воспоминанья… –
В одну и ту же реку дважды не войдешь
И в разном возрасте свои страданья.

Профессор мысль эту пояснил наглядно:
– Я чувствовал себя, как в девятнадцать,
А, глядя в зеркало, мне было понятно…
Себе, мой друг любезный, не стоит врать!

Хотелось бы еще один аспект кино
Затронуть в драме той, не безгреховной:
Как музыка сыграла роль первооснов
Той близости – двух разных душ – духовной.

В семье профессорских друзей встречает он
Студентку (дочку), милую девчушку.
Он уже зрелый юноша, не ветрогон –
Он ею, почти сразу, взят на мушку.

Она невинно его просит подождать –
Ей юной нравится сей зрелый парень.
Его речей, так интересных, звездопад:
Ведь он, как и она – гуманитарий.

Перед отъездом был у него роман
И, к сожаленью, он кончился разрывом.
Расстроен тем он и в голове туман…
Ее вниманием тронут он игривым.

Три встречи так скрепляют их симпатии!
В подарок запись она дает ему,
И музыка им служит телепатией…
Их души теперь ввергнуты в богему.

Он о влияньи музыки ей пишет…
Ведь до тех записей Нью-Йорк ему был чужд,
Он музыкальных был лишен страстишек,
И музыка ему дала в душе уют.

Он осознал теперь себя среди людей!
Бетховен и Россини… Не они ли
Его пленили дух! Кто больший чародей?
О, как прекрасно они поразвлекли!

Она с улыбкой все это читает…
Он, лишь знакомый, стал ближе к ней по духу,
Приехать его просит и встречает,
Бросаясь с ходу к нему на грудь, на блузу…

После прогулки меняется картина!
Она вдруг просит с ней остаться на ночь,
Он не согласен на эту бытовщину…
Она в отчаяньи гонит его прочь.

Оставим, впрочем, дальнейший ход событий,
И прозу той их жизни, их мигрени…
В их разных душах добавилось открытий,
Что в жизни главное таится в тени.

Как злобны, дерзки и жестоки бывают мужики,
Для достижения порой весьма интимных целей.
Один для устрашения жены клал револьвер в постели.
В момент оргазма он столкнул его случайно, по ошибке…

А в револьвере настоящем заряжен был патрон
И выстрелил без промедления и в грудь жену он ранил.
Он для спасения женушки везде звонил бурбон,
Однако же тюремный срок «за покушенье» поймал
вампир.

Во благо люди «деловые» имеются везде,
О чем поведал нам рассказ прелюбопытный совсем
другой…
Они смелы, харизматичны алхимией такой,
Найдете ль вы таких ретивых изобретателей и – где?

Случилось как-то… Двое умных жителей Питтсбурга,
Чтоб снять с мужчин (иль с женщин) последствия
любого допинга,
Изобрели бесчестный – и на поток поставили – прибор,
Который был по смыслу назван просто «мочинатор».

В штаны вставлялось все это хитрейшее устройство.
Задержанный мог помочиться на глазах у полисменов,
Контроль полиции не находил нарко (алко) расстрой –
ства…
Устройство пользовалось спросом даже у спортсменов.