Владимир Соколов - Это вечное стихотворенье...

…И трещина прошла
По государственной Библиотеке,
В чем Метрострой мгновенно обвинил,
От всей души инстанции минуя,
НИИ, где я не помню кем служил.
И, впрочем, прав наверно в чем-то был.
Там начались сплошные заседанья…
А трещина? А трещина росла,
И наконец, разваливая Зданье,
Она по сердцу моему прошла.

Мне кто-то крикнул: «Через час собранье,
Куда бежишь?»
Я отвечал: «Дела!»
Был летний день. Хладея постепенно,
Алел асфальт сиреневый у ног.
Казалось, на Ордынке даже стены
Прекрасно знали, как я одинок.

Ампирный, восемнадцатого века,
Три этажа, три эркера. Подъезд
Дорический. И — чудо этих мест —
Он пуст! (Ни огонька, ни человека).

…Был день.
Прекрасной дамы солнечная тень
Возникла предо мной. Остановилась.
Ошеломленно на меня взглянула
Иль на кого-то за моей спиной.
Взгляд отвела. И в тот подъезд шагнула.
Тень, мы знакомы разве?..
Что со мной?..
Мне померещились глаза совы…

…Какие-то военные машины
Летели мимо тротуара… Солнце
Бросало зайчики сквозь шум листвы,
Как будто прыгающие червонцы…

Небезопасны старые дома
Для впечатлительного человека.
Там всяких душ перебывала тьма
С начала восемнадцатого века.

В его на диво слаженный ампир
Вдышавшись, к счастью или же к несчастью,
Они остались здесь какой-то частью,
В нем сотворив особый дух и мир.

…Дверь проскрипела. Я вошел с оглядкой
(Дверь тяжело захлопнулась за мной).
Подъезд был пуст. Лежал узор цветной
На плитах пола солнечной накладкой.
Шла мраморная лестница изгибом
Справа налево — вверх — где, как балкон,
Коричневым фигурным парапетом
Висели антресоли, скрип тая.
Над антресолями и над подъездом
Висело небо, ангелы глядели
Вниз, на меня, томясь от паутины,
К ним подбиравшейся, от облаков,
Давно не белых…
Солнце сквозь витраж
Осколки радуги бросало на пол
(Дверь тяжело захлопнулась за мной!).
Я сделал шаг… И закружилась пыль.
И я ослеп от страшного удара.

Я долго поднимался… Я стоял
На двух ладонях и на двух коленках,
Мотая головой…
И вдруг такой
ромашкой, кашкой в ноздри мне дохнуло,
полынью и кузнечиком в ушах,
так вдруг зашлась всей степью синева,
что я вскочил, одернув гимнастерку,
потер затылок,
огляделся
и…
«Р-равняйсь!» — услышал…

Блекло-синий свод.
Мы, пленные, стараемся равняться,
Друг друга выпираючи вперед.
А рядом вишни, яблоневый сад,
Искусственный бассейн, флагшток, палатки…
«Р-равняйсь!» — как на линейке…
Здесь вчера
Был пионерский лагерь.
СТЫД. Жара.
И так по-свойски, буднично:
«Евреи
И коммунисты, шаг вперед».
И Додик,
Как кто-то рядом, сделал шаг. Вперед.
Тогда я тоже сделал шаг вперед.
«Ты коммунист?» — спросил ублюдок в черном,
Наверно, переводчик. Он, конечно,
Не немец был. Без нации, но — наци.

Я не был коммунистом. Я был другом.
И одноклассником.
Я руку положил
Давиду на плечо. И улыбнулся.

«Зачем ты вышел?» — он шепнул. «Молчи.
Так веселей!»
— «Встать на краю бассейна!»
И грянул залп …
И в уши, как в ночи,
Плеснули волны Волги или Рейна…

Небезопасны старые дома
Для впечатлительного человека.
Здесь всяких душ перебывала тьма
С начала восемнадцатого века.

В его на диво слаженный ампир
Вдышавшись, к счастью или же к несчастью,
Они остались здесь какой-то частью,
В нем сотворив особый дух и мир.
Мгновенья, что над веком верховодят,
Дни, от которых годы без ума,
Как бесенята, вас захороводят…
Небезопасны старые дома.

Я всплыл. И, уцепясь за край бетонный,
Увидел, что я здесь совсем один.
Перевалился и, вцепясь в траву,
Рванулся и пополз, хватая землю,
И оказался в комнате… Я полз
По запыленному паркету. Сердце
Подкатывало к горлу, пульс — к вискам.
В моих горстях еще была трава,
Она ромашкой пахла и землей,
Я долго пальцы разжимал и видел,
Как исчезали медленно травинки,
Как на ладонях таяла земля.

Я стиснул губы чистыми руками,
Потом лицом припал бессильно к полу.
Пол закружился.
В этот самый час
Прохожие беспечно проходили,
Ерошил ветерок листву, шуршали
Колеса по асфальту возле дома,
Где я и был и не был…
Дом стоял
Во временах и в неподвижной дате
(Лишь тополь тенью гладил по стене,
Зеленый, но такой же старый, кстати).