Николай Асеев - Избранное

Этой ли ветошью
песне кипеть?
Ветром рассвета шью
зорь этих медь!

Загули Жигули,
загудели пули,
загуляли кули
посредине улиц.

Заплясали столбы,
полетели крыши:
от железной гульбы
ничего не слышать!

Только дрему спугнешь,
только сон развеешь –
машет алым огнем
Степан Тимофеич!

Машут вверх, машут вниз
искряные взоры…
Перегнись, перегнись
через эти горы!

Разливайся, река,
по белому свету!
Размывай перекат,
пеня песню эту!

Было солнце сегодня совершенно не гордо,
неумытое встало – и как будто впросонках,
просидело весь день в головах у города,
копошась, словно мать, у него в волосенках

Так, что даже какой-то из утешенных граждан,
осторожно взобравшись на бесстрастный лазури вал,
умирая от смелости, беззаветно и дважды
об весенний закат свою трубку раскуривал.

Но, должно быть, рука его слишком сильно дрожала,
слишком горло сжимало и сомненье и страх,
и летучая искра мирового пожара
изумрудной слезою проплыла в небесах.

И, должно быть, на сердце у громадных рабочих
было слишком пустынно, что сплошной ураган,
закружившись воронкой из разорванных бочек,
ничего не коснувшись, покачнул берега.

А когда в переулке он улегся, усталый,
превратившись в весенний молодой ветерок
солнце вышло на площадь, лик закинувши алый
в мир широкий открывши этот малый мирок.

И, грозя глазами, повело по лавкам,
по базарам грязи пулеметов лепет.
Лишь какой-то колокол одичало рявкал,
пробираясь к небу сквозь огонь и пепел.

Метался, стучался во все ворота,
Столбом поднимался, крутясь, с мостовой:
Не тот это город, и полночь не та,
И я заблудился, ее вестовой!
Борис Пастернак

Несмеяна не смеется никогда,
не сменяет бледный облик изо льда,
грустных уст не изломляют ей года,
Несмеяна – неба мертвая звезда.

Слово тихое не вымолвит – горда,
выя белая не склонится – тверда,
нет в очах ее ни страха, ни стыда,
ей под ноги покорились города.

Несмеяна загляделась – никуда:
солнце снизилось, пропало без следа,
не сияет небо, мутно, как слюда,
обернулися в туманы холода.

Вот и я перебираю повода,
вот и мне приспела злая череда:
выше звезд меня взметнет моя беда –
усмехнется Несмеяна навсегда!

И от этой старенькой сказки, –
лишь глоток ее в сердце плесни, –
развязаться могут подвязки –
голубые банты весны.

И когда, засияв без цели,
тихо молвит она – пришей!
Измениться только в лице ли
или все изменять в душе?

Но душа и лицо ведь рядом
истлевают, как талый снег.
Разливайся же трупным ядом,
ручейками звенящий смех!

И зачем мне помнить, который
нынче год и какое число,
если прежней весны заторы
половодье еще не снесло?!

Изменились лишь ночь да город,
да и те на своих местах,
тот же сладкий смертельный солод
на ресницах и на устах.

По улицам пахло свечами зажженными,
и дым панихидный свивался в туман,
и смерть, расстилаясь шагами саженными,
по скользким ступеням свела нас с ума.

У спутницы взор стал безлунный и матовый,
надвинулось небо совиным крылом,
и смерть, усмехнувшись, шепнула: «Захватывай
сегодня – не позже – весны перелом!»

Сегодня – не позже!.. Но раньше ли, позже ли
ведь, значит, весна тому стала виной,
что тысячи умерших Лазарей ожили
и встали, туман закачав пеленой.

Так, значит, и мы по небесным развалинам
брели, спотыкаясь, в урочном бреду, –
лишь горних селений названья назвали нам,
как мертвые губы шепнули: «Приду!»

Так, значит, в такую же ночь и задумано,
сосчитано, собрано, снизано в нить
беззвучье тоски сумасшедшего Шумана,
чтоб в небе весеннем заразой загнить?!

Пусть так! Под одеждой твоей осиянною
я больше весны не увижу опять,
я знаю, я смею: тебя – Несмеяною
и мне усмехнувшейся надо назвать!

Ночь в ночь…
Точь-в-точь –
одна, как другая!
Какую выделить?
Обрядить в звезды?
Повенчать с будущим?
Вылепить в песен воске?