Николай Асеев - Избранное

И зазмеился шар земной
во тьме миров – зарей прорытой…
«Сквозь ночь – со мной,
   сквозь мир – за мной!» –
был крик живой метеорита.

И это сталось на земле,
и это сделала страна та,
в которой древний разум лет
взмела гремящая граната.

Пускай не слышим, как летим,
но если сердце заплясало, –
совет весны не отвратим:
ударит красное кресало!

За годом год погоды года
идут, обернувшись красиво ли, худо ли,
но дух занимает, увидишь когда, –
они пламенеют от собственной удали.

Уездами звезд раздались небеса,
земные, на млечные волости выселясь,
сумели законы глупцам не писать,
устроились стройно без пушек и виселиц.

И дружной волною отбросив в века
земные руины, томились которыми,
заставили зорко зрачки привыкать
к иным облакам над иными просторами.

Взвивайся, песнь о пролетариях,
сквозь ночи сумрачных теорий:
мир прорывая, пролетали их
искроосколки метеорьи!

Разве же это вымысел?
Разве же это хитрость? –
Каждый, корнями выймясь
мчится, искрясь и вихрясь.

С нами
что было –
снами,
рядом
что было –
бредом,
глотку
гложите,
годы,
градом
летите,
груды!

Хмурится Меркурий
бурей,
ярая Урана
рана,
вихритесь, Венеры
эры,
рейте, ореолы
Ориона!

Мы это – над миром
марев,
мы это – над болью
были,
топорами дней
ударив,
мировую рань
рубили!

Глядите ж зорче, пролетарии,
пускай во тьме полеты – немы:
страны единой – Планетарии
грядут громовые поэмы!

Каким-то лучом багровым
промчался по дней покровам;
как неба нагое пламя,
возникнул на жизни хламе;
согнулся, суров и гневен,
скользящим клинком в огне вен;

И струнная дрожь – до свистов
всцвела от его неистовств;
и горло миров визжало,
когда его пеньем сжало;
когда он пришел весь в жалах,
в метаемых дней кинжалах;

И вот, – умирая в хрипах
изломанных в щепки скрипок;
и вот, – отгоревшим шаром
дрожа над жизни пожаром;
и вот, – отгремевшим громом
безвредно брянча над кровом, –
пролился, звеня дождями,
над серых сердец дрожжами;
без длинных, без бьющих молний
стал болью былой безмолвной;
и грохот его горошин
казался – таким хорошим!

Пусть славят весну – чьи мысли
Я снега и холода атаман.

Не буду нежнеть, и стану нежней,
чем память о кинутой в воду княжне,

И я, разрывающий ветер руками,
я сделаюсь света сияющий камень.

Летучие рыбы, летучие мыши,
я воли и воздуха вылечу выше

И ширью восстану, и крыльями длин
лицо мне обрежет мелькающий млин.

Замерзшей в реснице слезе лень
скатиться, и – око кривое
уколешь об острую зелень
лоснящейся вороном хвои.

Я сердце в стальную печать скую:
умчаться на землю камчатскую,
чтоб мысль о тебе покрасивела
на мысах и лысинах Севера,
чтоб смыло с качаемой палубы
усталые милые жалобы,
чтоб призраки скуки и старости
от пара отстали на парусе.

На море Берингово, на море Охотское
я первый певучий, славучий поход скую;
тобой заблиставшую песню умчать скую
на сказочно странную землю камчатскую.

Где леса не растут, где не греют простуд
величавые Севера братья –
друг осеньего дня, звероглазым родня,
слезы Севера еду собрать я.

Мы здесь не за золотом, мы здесь не за соболем
мы мчались на выручу, на зов о погибели,
мы песню замерзшую из холода добыли,
из солнца застывшего – мы полымя выбили.

Мы, люди, преклоним колени,
где лед обольнули тюлени;
и к призрачно белым медведям
мы с хлебом и солью поедем;
для вас, голубые песцы,
мы весен везем образцы;
и стаи внимательных белок
узнают о сердца пробелах,
когда, уезжая в Аляску,
мы сядем в морскую коляску.

От Грайворона до Звенигорода
эта песня была переигрывана.
В ней от доньего дня до поволжьина
крики «стронь-старина» в струны вложены
Все, что было твердынь приуральных,
все лежат, как скирды пробуравлены.
Изломи стан, гора, хребет Яблоновый,
утекай, Ангара, от награбленного!
Ветер, жги, ветер, рви, ветер, мни-уминай,
разбирай семена, раздирай имена,
раскромсай, разбросай города в города,
вей, рей, пролетай, свою жизнь коротай!