Сергей Бобров - Вертоградари над лозами

На солнца мертвенные нивы
Покинув жизни жемчуга,
Ты видел, милый, горделивый,
Те – совершенные снега!

Довольно! жизни багряница
Копьем суда поражена,
Его победная десница
Над ней как тень вознесена.

Орел! ты нежными словами
Свой изукрасил дымный крест;
Твое зализывает пламя
До серебристых кротких звезд;

Прости желанная свобода,
Иной нам блещет огнецвет:
Улыбкой страстною природа
Тебя приветствует. Поэт, –

Нам лишь тебя хвалить прилично,
Когда престанем землю влечь
Лишь ты навеки гармонична,
Поэта медленная речь

Вы, древле пламенные мифы
Души светили горний снег!

На склоне италийских нег,
Каких не ведали калифы,
Возрос и в ясный прянул день
Такой напев высокопарный!

В небес громаде лучезарной
Ты, дням ревнующая тень,
Ширяясь и над нами нынче
В лучах стареющих зениц –
И под оплотами границ
Как искусительный да Винчи; –
Подъяв неведомый венец,
Ты бросила в истомы света:
Непокоренного поэта
Неизгладимый образец

Кляни свой меч, оратай – плуг,
Кисть и цевницы отзвук вялый;
Но близок неизменный друг, –
Мужайся, путник запоздалый;

Над Пушкиным летят века,
Летят – погибнуть в бездне цельной:
Так опечалена строка,
Так близок холод запредельный!

И жизни тусклые черты,
И миг жестокий упований –
Пойми, прости – и ты, и ты,
Любимец призрачных скитаний.

Вновь от зеленых, влажных пущ.
Бросая шумный лес весенний –
Гудящий пронесется хрущ
В дремот лепечущие сени.

Летят, летят, – поют века
Над Пушкинскою вышиною:
Приветственная их тоска
Бессменною горит зарею.

– Весной и ты, простясь, уйдешь
Искать хоть признака живого;
И в странствие с собой возьмешь –
Языкова и Коневского

Весна сияла в синем кругозоре;
Как милая с беспечною улыбкой
Звала – и радости свои умела
Отдать, отдать без жалобы. И кто
Сказал бы в этот ясный вечер
Высокий и пахучий, что и здесь
Придется видеть нам такую муку,
Придется вспомнить горькие намеки,
Что в книгах стихотворцы разбросали.

Спускались здесь малиновые шторы
На тонкий, серый призрачный ковер.
Из шкапа книги мирные смотрели;
И на массивном письменном столе –
Бумаги. На столах кругом портреты
И снимки с мозаик.
        И все
Исполнено такой печали кроткой,
Что очервоненных лучей огни
Казались смущены своею грустью.

Не так, быть может, сказываю я,
Быть может было проще и спокойней,
Но лишь подумаю:
Мне хочется заплакать,
А говорю, что знаю, без утайки,

А сам хозяин! прост и благороден
И руки тонкие, и голос слабый –
Он на диване с книгою в руках
Теперь не вспомнить мне названье книги.
Но помню: было модное изданье
С обложкой белою.
      Так он лежал,
Спокойно он глядел, рассеянный;
И книгою он не был увлечен.
Не думал он о графике старинной
И о стихах, которым жизнь он отдал;
И миг казался странным и невнятным –
Казалось, время в сером кабинете
Погибло. Все неслось безмолвно
И думать уж не мог он ни о чем,
И только думал он – зачем несчастье
Такими верными идет стопами,
Зачем он в жизнь пришел
Зачем любил, дружился и таился,
Зачем искал чужого одобренья, –
И эти мысли – праздные, пустые
Готовы были сердце разорвать.
И постепенно замерли заката
Багровые преданья – и стемнело;
Он встал, позвал слугу и вышел,
Одетый столь корректно и приятно –
И больше мы его уж не встречали.
Потом – ходили слухи… Кто их знает;
Но мы с ним дружны были, так что нам
Их повторять теперь и не годится

Я в оковах, в окопах, в оковах,
Я в цепях, молодая земля!
В дальних тучах, лиловых, суровых
Я несусь, мои сны пепеля.

Серебрятся мои покрывала.
Леденеют мои уста,
Надо мной раскрываться устала
Беспощадная пустота.