Примо Леви - «Я в Берлине. Сидоров»

Тут-то Хелена и запустила ей в голову туфлей; тогда — пожалуй, окончательно — рухнула надежда превратить Люцину в польку. Особая история — ее внешность. Если родители поляки, почему дочь — типичная немка? Волосы рыжие, лицо — студень какой-то, приправленный красным перцем, попа плоская, низкая. Хелена клялась, что такие рожи и такие задницы бывают только у немок. Стефан не спорил, хоть и был несколько обескуражен тем, что его жена обращает внимание на чьи-то задницы.

Снова ветер застучал в окно, загудел в водосточных трубах, среди балок чердачного перекрытия; Стефан увидел, как ветки яблонь гнутся, точно проволочные. Дорога по-прежнему была пуста, никто не шел со стороны деревни.

— Небось опять налакался, — сказала Хелена.

— Кто?!

— Как кто? — удивилась она. — Солтыс [13] Деревенский староста. Саранецкий.

— Исключено. Сегодня и завтра у него дел невпроворот. Обещал прийти вместе со Стопкой.

— Как же, придет он!

Стефан посмотрел на жену с внезапным интересом: что с ней творится? Характер у Хелены всегда был не сахар, но в последнее время она стала какая-то резкая, грубая. Чуть что — выпускает когти. И неизвестно, как быть: махнуть рукой нельзя — совсем одичает, а приласкать… Ее прежняя девичья застенчивость, которая всегда его умиляла, сменилась типично бабской злобностью. Сейчас, когда Стефан смотрел на Хелену, не зная, что сказать, она вдруг показалась ему совершенно чужим человеком, хотя он тут же, с каким-то волнующим, тревожным удивлением осознал, что это его жена. Только что, минуту назад, ею ставшая.

Хелена подошла к окну, показала рукой:

— Полюбуйся, вон как летит!

Люцина. Выскочила из-за горы со стороны деревни и теперь бежала по дороге вдоль яблонь, смешно как-то бежала, потому что платье облепляло ей ноги, путалось в коленях. Возле беседки замедлила шаг, откинула волосы со лба; видно было, как, повернув пылающее лицо к дому и жадно хватая открытым ртом воздух, она глядит на окна верхнего этажа.

— Не хочу ее здесь видеть, — сказала Хелена. — Пусть убирается, рыжая тварь! Сегодня же ей скажи.

Стефан уже готов был пообещать, что скажет, конечно, скажет, но прикусил язык и, помолчав, произнес совсем другое:

— Ну подумай только, их еще нет.

Люцина уже вошла в кухню, хлопнула дверью. Стефан и Хелена молчали, замерев, точно в ожидании взрыва, от которого вот-вот содрогнется дом. Но ничего не происходило. Возможно, будь их комната прямо над кухней и стены потоньше, они бы услышали, о чем говорят внизу, по крайней мере, кто говорит. Но различить можно было только голос Пауля — далекий и приглушенный, как раньше. Потом Эрна что-то выкрикнула, загрохотал стул, и снова стало тихо.

— Наверняка они уже знают, — первой заговорила Хелена. — Знают, можешь мне поверить.

Стефан смотрел на дорогу, на глубокие, словно жирным карандашом прочерченные, колеи, исчезающие за изломом склона, в том месте, где из-за горы торчала макушка колокольни. Когда ж они явятся? Должны бы уже быть. Сколько можно ждать? Дело срочное, откладывать нельзя и, если их не будет, придется самому идти вниз. Хелена останется здесь, а он спустится, откроет кухонную дверь и скажет — но уже не «Morgen nach Vaterland!», а как-нибудь по-другому. Старуха эта тоже там. Поднимет на него обведенные темными кругами глаза. И ничего говорить не станет, потому что не любит лишних слов, — только будет смотреть. Кстати, интересно: за десять месяцев пребывания под одной крышей они с ней почти не разговаривали, а кажется, будто часто и горячо спорили. О немцах. О том, что они сделали. Он клялся, приводил доказательства, называл цифры. Впустую. Оставалось ощущение, что она все знает и полностью с ним согласна — и, тем не менее, с какой-то невозможной, нечеловеческой уверенностью отвечала безмолвно: «Да, но не тебе судить».

— Что ты говоришь? — повернулся он к Хелене.

— Я? Ничего… Обязательно скажи сегодня рыжей соплячке, чтобы носу сюда не казала. Она еще хуже, чем эти швабы. Как глянет, меня прямо страх берет. Видеть больше не желаю эту дрянь!

— А ее отец хотел, чтоб она осталась у нас работать.

— У-у-у! — Хелена вскинула голову, как-то очень по-бабьи всплеснула руками. Под ударом ветра задребезжало стекло в окне, на первом этаже хлопнула дверь.

Сколько можно ждать? Время идет, ветер гонит тучи над лесом, что там, в деревне, неизвестно, тянуть больше нельзя. Внизу, у Хаттвигов, тишина, за одним окном — исхлестанные ветром яблони и пустой проселок, из другого видны темно-зеленые полсти озимых, которые почему-то наводят на мысль о моторе. Стефан смотрит на озимь, а думает про мотор: невелика хитрость, а нет ничего важнее. Этакое ядро, потяжелей свинца, и все в хозяйстве вокруг него вертится. Земля под всходами озимых лежит себе спокойно, да и этот бешеный ветер на дворе совсем не страшен, а мотор временами начинает искрить, рычит зловеще и выпускает вонючее облако дыма. И тогда Пауль поспешно выключает его из сети.