Наташа Денисова - Союзпечаль. Стихотворения

ну, кто из нас не ждал, адмирал?
кто не берег внутренних птиц
от начала жизни?

и вот сейчас,
когда в сердце твоем дыра,
ты вспоминаешь святую лизу.

она существовала с матерью где-то там,
в дворах за фабрикой, в крошечной коммуналке.
и на руке у нее был некрасивый шрам,
и голос был полумертвый, тонкий.

и пахло в детстве твоем костром,
такой навязчивый резкий запах.
ты часто видел лизу на станции, у метро,
и слышал вокруг шепот.

все говорили «снег, снег! зима будет холодной».
а еще о том, что уродливых следует под замок,
что лучше бы мать лизы была бесплодна.

и ты смотрел, как люди сменяют людей,
ты смотрел, и она смотрела.

так проходил год, день,
душа вырастала из тела…

и вот сейчас, когда смерть тайком
выпотрошила твою память,
ты будто снова вышел за молоком,
и видишь, как она птиц кормит.

ну, кто из нас не умирал, адмирал?
говорят, что на небе сейчас морозно.

ты перебираешь в голове телефонные номера,
и звонишь в детство, святой лизе.

– помоги мне, девочка у метро,
встретить смерть достойно.
я так жил… нашелся и для меня патрон.
я не знаю, страшнее ли войны

человеческой жестокости, глухоты,
уродства, что мы носим под оболочкой.

это правильно, что всегда остаешься ты.
будь вечно.

мой прадед был немцем.
и мне не стыдно сказать об этом.
он жил в беспощадной бескрайней стране советов.
в вождей и в партию он не верил,
а верил только в свою прекрасную мэри.

она шила себе блузки
белые, как снег русский.

и когда война пьяной девкой в ворота ввалилась —
мэри перекрестила его и простилась.

затем был бой. и еще один бой.
почти любой
ко второму выживает едва.
и сердце – натянутая тетива,
которую бог вот-вот отпустит.
мой прадед был немцем,
но воевал за русских.

сквозь грязно-багровые метели
он, как икону, пронес образ прекрасной мэри.

в дни, когда война превратилась в лабиринт
окрашенных кровью стен,
его взяли в плен.

наравне с другими
он произнес свое имя.

мой прадед был немцем. строй стих.
даже животные не бросают своих.

и вот, чтобы он не погиб,
ему предложили чинить немецкие сапоги.

в худой обуви до москвы не добраться,
в худой обуви
не может маршировать от чумы коммунизма лекарь.
и это был выбор, самый большой выбор
маленького человека…

мэри всегда говорила —
в царство небесное идут тропой узкой.
и он ответил:
– я русский.

мы живем в стране красивой, большой-большой.
рельсы-шпалы – как свежий шов.
он нас свяжет: всех вас, меня.
во дворах так пахнет илом, как будто дно
нашей речки теперь везде.

в детстве кажется, что беда – это смерть собаки,
что не бывать беде.

в детстве кажется, что беда —
это мамино
– дядя витя, сосед,
спился и больше не принесет конфет.

и я думаю:
он не станет трясти худой рукой перезревшую алычу,
прекратит спрашивать, кем я стать хочу.

на мебельной фабрике живут мертвые деревья,
шумят станки,
фабрика пережевала сотню таких, как я.
и трубы ее железные невыносимо ржавы и высоки,
песни ежевечерне на новый поют лад.

и максим, лучше всех читающий блока,
тоже переступит фабричный порог,
и саша, прыгающий на физкультуре до неба,
и аня, считающая, что в войне севера и юга
должен был победить юг.

ветер терзает волосы,
весна, мы прогуливаем урок.
я бы сказала дяде вите,
что никем я мечтаю стать.

– дядя витя, ты ведь видел,
там, на небе, тоже подсолнухи засыпает снег?

мы живем в стране маленьких городов,
те, которые живут в огромных —
в другой стране.

федор иванович просыпается заполночь,
думает, что сейчас двухтысячный.
вечно так, вечно так:
нельзя определить время.

федор иванович наравне со всеми
превращается в тишину.