Ника Батхен: Галечный ключ. Крымские стихи

Не целуют жадные рыбаки,
Им важнее скоро ль придет кефаль.
Рыбаки работают на долги.
Перетрут в кафе, кто кого кохал

И опять за сети – богат улов.
Если шторм отправит свечой на дно,
Шапку пустят в море без лишних слов —
Так у них от греков заведено.

И опять – Петруха, крути мотор,
На охвостье мыса веди баркас!
А вокруг кипящий земной простор,
Злые скалы скалятся напоказ,

Бьёт дождем по рожам, по седине,
Хлещет вдоль по борту, срывая снасть
Эта жизнь, бродяга, – она по мне.
Эта смерть, приятель – она для нас!

Кто отведал моря соленый сок,
Тот в Крыму не пасынок, не чужой.
Бескозырку выбросит не в песок —
На колючий яшмовый пляж Орджо.

…Ты себя, хороший, не береги,
Разве много счастья на берегу?
Видишь – возвращаются рыбаки.
Я навстречу с пристани побегу.

Прощу прилипшую к плащу
Чужую пыль и запах меди
И ржавь пятна на месте мести —
У моря ткань прополощу
И подберу из кладовой
Хитон, наплечники, сандали.
Видали мы такие дали
В котле последней Мировой.
И мир начавшийся на «ой»
Кому-то вновь готовит мену,
А рыжекудрому гамену
На островах хоть волком вой.
Эфебам нравится эфир,
Нам, старикам, теплей на тверди.
В постели маленькие смерти
Готов творить любой факир.
Гиперпространство языка
Свилось в спираль телячьей кожи
Возьмет аэд что вам негоже,
Отыщет ноту музыкант.
Отыщет красное стрела,
Пройдет под ребрами мишени…
Эвоэ! Спит седой мошенник
Припав щекой на край стола

Тавро Тавриды вбито под ребро
Оно неразличимо чужаками.
Следы быков заполнены жуками,
Следы полков царапает перо.
На летописи глины и воды,
На каменной ухмылке византийца
История смолкает – не проститься,
Лишь посмотреть – кто новый поводырь.
Сюда приходят тысячей путей —
Небесный шелк, турецкая галера,
Ухмылка площадного кавалера,
Хаммам для хама – прибыл так потей.
Без пота не взойдет ни виноград
Ни минарет ни стены мавзолея.
Чумной закат румянится, алея.
Дрожи, космополит и технократ!
Когда музон беснуется в кафе,
На плоскость охреневшего танцпола
Выходит босоножка тавропола
Зовет быков на аутодафе.
Гора рогов, протяжный злобный рев,
Один удар священного кинжала…
Бил человек. Земля воображала.
Такого не видал и рабби Лёв.
Такого не слыхал и караим
Припав к прохладной вечности Завета.
Все были пришлецами. И за это
Мы сним о Нём. И в разноверье – с Ним.
Не тавры мы. Не азиаты. Не
Понтийцы с подведенными глазами.
Не толмачи. Но каждый сдал экзамен
И расписался шагом на стране.
Таро ворот. Тавро для дураков,
Для бывших – чей, оставшихся ничьими.
Возьму себе таврическое имя.
Нарву руками
Зелень
Для быков.

В маленькой смерти – обещание стать большой.
Предощущение вдоха, оборванного на «до»,
Невыносимая острота абсолютного одиночества.
Вот оно, близкое, бьётся, манит, дрожит,
Визжит неистово, жарким сочится потом,
А потом пропадает.
Ни капли лжи.
Ощущаешь себя фантастическим идиотом,
Глядя в слепо зажмуренные глаза,
Гладя немое, чужое тело —
Птичка вспорхнула и улетела – динь!
Остаешься совсем один
С этим нелепым со-чувствием, глупой нежностью
К зябкой гусиной коже, пуговице соска,
С неизбежностью взрыва.
Соскальзывая в небытие,
Забываешь имя её.
Забываешь, как от улыбки светлело в комнате,
Как она оттирала с пальцев следы от копоти
И опять ненасытно тянулась к свече рукой,
Как писала: я есмь и никогда не стану другой.
Сколько дней вы вязали тугие сети,
Прорастали друг в друга, трындели про все на свете,
Запоминали: без сахара, ляжет с краю,
К ней восемнадцатый, а от меня вторая.
Любит Ван Гога, слушает «Rolling stones»,
Стонет как кошка, кажется верит в Бога
Или Господь в неё, в бабочку ЛаоЦзы…
Пахнет озоном. Гаснет раскат грозы.
Там, за холмами море крушит скалу,
Угли истлели и перешли в золу,
Золотом светят водоросли в камнях,
Спящие дети снова зовут меня…
Ты возвращайся. Скоком через обрыв.
Вот она рядом – смотрит, глаза раскрыв,
Черные точки в зелени колдовства,
Все – больше не вдова, не королева льдин.
И ты не один.