Сергей Надеев: Игры на воздухе

Это значит – крючок вышивальный
Протянул через лиственный лес
Полусвет, полутлен поминальный,
Подбирая помалу окрест.

Укрывают узлы и обрывы
На изнанке прожитого врозь
Тёмный клей угасающей сливы,
Облепихи подмёрзшая гроздь.

Расстаёмся с нелепым устоем
Расставаться с печалью в глазах
С крупным яблоком солнца, листвою
Зыбко скрытым в пустых небесах.

И сверкает на буйной отаве
Мнемонической бабочки лист.
Отпускает уже. Отпускает.
Умали, умили, отмолись.

На ветхом примусе не закипает чай,
Напрасно вынули иголки…
Начало осени! Накинь платок, встречай.
Как сгрудились и опустели полки.

Всё пересказано, осталось разве две-
четыре выплывших из полумрака фразы
Да – влажный след в слежавшейся халве,
Звук ложечки о край стеклянной вазы.

Какое нищенство на звук, на цвет! На свет.
Чай остывающий тепла не продлевает.
День обрывается, уже сошёл на нет,
С лица меняется – заболевает.

Так сложно вымолвить, слова произнести…
Пятно засохшее на блюдце позабытом…
А дождь стучит… Накинь платок, впусти…
И всхлипнет форточка, черкнув стеклом разбитым.

Окрестности исхожены, а дале —
И жизнь пройдёт, не ведая конца.
Я в ней ловлю приметы и детали:
Лес, осень, дождь и дождевик отца.

О, как дрожит, поблёскивая жёстко,
Тропой мелькая, выбитой в траве,
Широкий плащ! И пятнышко извёстки
Смывает дождь на левом рукаве.

Я остаюсь перед открытой рамой.
Остывший воздух затекает в дом.
Я мал ещё, и нестерпимо рано
Заглядывать за влажный окоём.

Что ожидает мальчика в матроске,
Когда предстанет выйти за предел
Его забав на дачных перекрёстках?

Плывёт дурман: полынь и чистотел…

Многооконный дом 60-х:
Горбы пристроек, сломанный пейзаж
Со ржавчиной, деталями разъятых
Мотоциклетов, «Виллисов», – гараж.

Из твоего окна, должно быть, видно
Вертушки детской – вкось – веретено,
Кольцо трамваев, летнее кино
(Одни затылки. Всё-таки – обидно…),
А во дворе – играют в домино.

Что ты молчишь и проверяешь, все ли
Открыты шпингалеты и рывком
Вскрываешь окна, те, что не успели
Ещё открыться душным сквозняком?

Ты весь вот тут: в невымытой посуде,
Посудной горке, жалостно пустой,
В разбитом быте на железном блюде,
Невесть какой приправленном тоской.

Кого винить, что виды – небогаты,
Что будто бы судьба не задалась?
К исходу лета облака щербаты.
Оставь… оставь… На то не наша власть…

И мы – молчим.
И думаем о многом.
О том, к примеру, что живём под Богом,
Неведомых прохожих не любя.
Что есть в пейзаже, грубом и убогом,
Черты разлада мира и тебя.

Словно б о ьшего – не надо: стопка чистого белья,
Пачка писем, горстка чада уплотнённого жилья.
Свет, разлитый на клеёнке, «Мы уже немолоды…»,
В русле газовой колонки шелест льющейся воды.
Как же плачут за стеною! Знать, и правда – выходной.
Не обходит стороною стылой праздности конвой.
И вздохнёт за занавеской подурневшая жена,
Перехватит складкой резкой дорогая тишина.
У соседей кто-то шумно воду пьёт и рукавом
Отирает рот безумно, точно в кадре роковом. —
Это так легко представить!..
Как же с жизнью совладать?
Не прибавить, не убавить, по углам не рассовать.
Всё шептать. И без ответа жить на самом сквозняке…
Угасает сигарета. Горький чад на языке.

Как мнительна и как ты непохожа,
Когда стоишь – ладони в рукавах —
На сквозняке! Опять одно и то же:
На сжатых пальцах прошлое итожа,
Прости меня – уж если в двух словах!

Меж нас, должно быть, скрыты недомолвки,
Пространные, как лёд, обиняки,
Просыпанные в простыни иголки
Сосновые, фонарь у верхней полки
И памяти цветные сквозняки.

Да всё бы это высказать! И всё бы
Назвать, сложить и подвести итог:
Звонки, записки, частые хворобы,
Заносы снега, прошлого сугробы. —
Я не могу. А впрочем, кто бы – смог?