Леонид Оливсон: Жизнерадостные люди

Представь меня и дочерей моих и не забудь сказать:
“Чтоб он при людях воздержался грубых выражений
Что в номере моем его я буду с дочерями ждать
Я думаю, что у него не будет возражений”.

Мамаша, ну зачем, вам нужен этот вечный вертопрах?
Он забулдыга и все время крутится в больших долгах
Ну, почему вы девочки всегда так говорите
Не потому ль вы в девках долго, злые и сидите

Случилось это очень темной ночью,
Тумана смрад скрывал свет фонарей.
Я эту дачу знавал воочью,
Бывал у живших там давно людей.

Товарищ прокурора пробудился,
Ведь кто-то очень щекотал его ноздрю,
От чиха нос его освободился
И вынес муху – «инородную среду».

Но он чихнул, так громко и со свистом,
Что тело содрогнулось на кровати,
И в воздухе, теперь уже не чистом,
Его жена проснулася некстати.

Она надела туфли не спеша,
Пошла к окну – ей было так привычно,
Не слышно было стука стОрожа,
И коростель молчал, что необычно.

Сквозь злую мглу ей показалася фигура,
Что быстро шла от цветника к их дому.
В ней разыгрались очень быстро страхи сдуру,
Но к выводу она пришла другому.

Затем фигура побыла у кухни.
И влезла на карниз ее окна.
И запах вдруг пришел, как из конюшни,
И больше не была уже видна.

В ее мозгу мелькнуло – «вор»,
Он грабит ценности из дачи.
В руках его большой топор
Спасет ли муж от неудачи?

Вот муж разбужен наконец,
Она ему все объясняет,
Но муж ее – не тот глупец,
Он ей спокойно заявляет,

Что, может быть к кухарке гость явился,
Ведь днем сюда не может он придти,
А он пожарный – я б не суетился,
Ты только успокойся – уходи».

«Тем хуже для нее и для него.
Мой дачный милый дом не для того!
Подумай-ка еще, какой позор —
Он даже хуже, чем домашний вор!»

Он, плюнув, в свои туфли залезает
И ощупью идет на кухню дома.
А по дороге няню вопрошает:
«А где ж халат мой, тебе неведомо?

Ведь ты взяла вчера его мне обновить». —
«Я отдала его кухарке». —
«По дому должен без халата я ходить,
Какие в доме беспорядки!»

Придя на кухню, он нашел кухарку
Под полкою с кастрюлями на сундуке.
Он в бок ее толкает, интриганку,
И говорит на чистом русском языке:

«Кто лез к тебе в кухонное окно сейчас?» —
«Ты, барин, только посмотри который час.
Кому же надо лезть ко мне? – ведь я устала.
Я целый день на кухне с пищей простояла». —

«Ты, Пелагея, лучше не дури
И своему прохвосту ты скажи,
Чтобы из дома убирался, охламон,
Пока что подобру и поздорову – вон!» —

«Как вам не стыдно, благородный барин,
Надо мной глумиться?
Грех вам – вы пользуетесь тем, что
некому здесь заступиться!»

Товарищ прокурора четко понял, что
Сейчас совсем не прав.
И, извинившись, он направился к жене,
От суеты устав.

Но, вспомнив, быстро про халат спросил:
«Брала ль ты чистить мой вчера халат?» —
«Он на гвозде висит и не помят».
И он, надев его, про все забыл.

Воображение его жены играло
Картину жуткую той страшной ночи
Что муж лежит, убит, и все, короче…
Она же, лежа на кровати, умирала.

Но муж пришел и цел, и невредим,
Истерики ее рассеяв дым,
Сказав «Кухарка добродетельна, как ты,
Мы перед ней с тобою виноваты».

Но тут запахло луком, щами, дегтем,
И этот запах их насторожил.
«Где спички? Дай-ка, мы свечу зажжем!» —
Совет семейный в этот миг решил.

«И заодно я покажу тебе
То фото нашего родного прокурора,
Он из палаты уходил к себе
И каждому давал автограф из задора».

Муж чиркнул быстро спичкой и зажег свечу,
И спальня у кровати озарилась,
Пошел он взять подаренную карточку,
И в спальне вновь истерика случилась.

И где его халат – теперь загадка новая!
На нем была шинель «ее» пожарного.
Лицо жены, от новых страхов вновь пунцовое,
Кухарка-то «ниш гит», не благодарная!

В гостинице непрезентабельной шло торжество,
Собрата Тигрова актеры отмечали юбилей.
Их брат-актер необыкновенным слыл божеством,
От лобызаний и речей цветистых алкал елей.