Артур Аршакуни - Первичность ощущений. Песни, стихи и сказки

– Это верно, – засмеялся Антуан Нонсенс и постучал кулаком по каменной стене темницы. – Сказочная жизнь, что ни говори.

– Ох, да что это мы с тобой время зря теряем! – заторопился Эдельвейс. – Я летел-летел к тебе, искал-искал эту темницу, от кошки удрал, от галки спасся, еле живой добрался, а мы тут сидим и из пустого в порожнее переливаем: сказки, не сказки… Ну, во-первых, жива твоя Бегония, не волнуйся, только горюет сильно, ну, ничего, ничего. Теперь давай решать, что с этими делать будем?

– С какими это этими? – не понял Антуан Нонсенс.

– Ну, с королевой этой, с рифмоплетами всеми – ох, бездари! – потом с этим, как его… Принципоном? Что хочешь – в порошок стереть? В Наполеоны всех обратить? Я все могу.

– Нет, – сказал тихо Антуан Нонсенс.

– А, понимаю-понимаю! – заторопился Эдельвейс. – Сам хочешь с ними разделаться. Ну, тогда так: я сейчас сношу к чертям свинячьим эту темницу, а тебя делаю богатырем – или нет, нет, не так: ты будешь у меня богатырем и сам сносишь эту темницу к чертям свинячьим, а потом…

– Нет, – снова сказал Антуан Нонсенс и покачал для верности головой.

– Как нет? Как это нет? – испугался Эдельвейс. – Я летел-летел к тебе, а ты не хочешь воспользоваться моим могуществом?

– Спасибо тебе, – поклонился Антуан Нонсенс, – но не надо мне твоего могущества. У меня есть самое сильное оружие – правда.

– Но почему?

– Потому что правда всегда побеждает.

Эдельвейс в нетерпении затопал ногами.

– Слушай, мой мальчик, – сказал он, – мы же с тобой не в диспут играем на тему «Историческая правда, или Правдивая история». Я о другом. В сказке ты или не в сказке, но неужели ты не понимаешь, что через несколько минут тебе не понарошку, а на самом деле отрубят голову! Чего же ты медлишь? Решай!

Антуан Нонсенс склонился к Эдельвейсу, посадил к себе на ладонь, выпрямился вместе с ним, печальными и серьезными глазами посмотрел на него и сказал:

– Я хочу, чтобы все, что случится сегодня, случилось на самом деле. И ничего более того. Хорошо?

Эдельвейс долго не сводил с него своих глаз, потом вздохнул, пожал плечами и снял шляпу.

– Ладно, – сказал он.

Потом вырвал волосок из своей серебряной бороды, дотронулся им до большого пальца Антуана Нонсенса и торжественно возгласил:

– ДА СЛУЧИТСЯ НА САМОМ ДЕЛЕ ВСЕ, ЧТО СЛУЧИТСЯ СЕГОДНЯ!

Послышались шаги стражи, и заскрежетали замки на двери темницы.

– Прощай, Антуан! – воскликнул Эдельвейс, надевая шляпу. – Я сделал все, что мог, но оказался бессилен помочь тебе. Ведь все, что случится – случится, хотим мы этого или нет. Даже в своих мечтах ты не отступаешь от правды!

– Правда – мать мечты, а ложь – ее мачеха, – улыбнулся Антуан Нонсенс.

– Прощай! – крикнул Эдельвейс, вырывая серебряный волосок из своей бороды.

– Прощай, – только и успел сказать Антуан Нонсенс.

Раздался серебряный звон, и разноцветные лучи поплыли по комнате. И, когда железная дверь со скрипом отворилась, из-под ног начальника стражи Принципона вылетел маленький серый воробей.

– Тьфу, пропасть! И тут летают, – сказал Принципон и, ударив саблей по плошке, разбил ее. – Так ты не придумал ничего, кроме правды?

– Нет, – ответил Антуан Нонсенс и улыбнулся, хотя глаза у него были печальные и серьезные.

– Тогда тебе отрубят голову, – сказал Принципон и почесал свой багровый нос, – после того, как ты предстанешь перед Ихними королевскими величествами.

И стража вывела Антуана Нонсенса из темницы, усадила в черную, закрытую наглухо карету и доставила в королевский замок.

4

Гости давно уже были в сборе, в нетерпении ожидая, как сам король Апогей Первый приговорит Антуана Нонсенса к смертной казни. Радостно потирал руки Дрозофилл, ехидно улыбались по очереди Жеглине и Неглиже, прищелкивал пальцами от удовольствия Монпегас, цокал языком и вращал глазами, притворно сокрушаясь, иностранец Декольтини. Скрипел пером в своих мемуарах Главный Критик Кляузиус, а магистр Спектрограф задумчиво теребил свою бороду.

Стража вывела Антуана Нонсенса на середину зала и поставила перед троном, где восседала венценосная чета – король Апогей Первый и королева Амальгама.

– Господи, – пробормотал король Апогей Первый, – обветшала-то как гордость наша… Исхудала…

– Ну, – сказала с расстановкой королева Амальгама, – придумал ты в мою честь что-нибудь, кроме правды?

– Нет, – сказал Антуан Нонсенс и улыбнулся, хотя глаза у него были печальные и серьезные.