Артур Аршакуни - Первичность ощущений. Песни, стихи и сказки

– Да, невеселое место, – усмехнулся он, оглядывая черные сырые стены, сложенные из огромных камней.

Рядом с ним лежала корка черствого хлеба и глиняная плошка с водой – его пропитание на целую неделю. Свет проникал в темницу сквозь крохотное оконце, забранное решеткой, высоко под самым сводом, и его хватало только для того, чтобы не натыкаться на стены.

Но ведь вы не забыли, что Антуан Нонсенс был Настоящим Поэтом? А так как он был Настоящим Поэтом, он никогда не унывал.

Раз в день открывалось окошечко на тяжелой тюремной двери, и начальник стражи Принципон спрашивал его:

– Ну что, придумал что-нибудь, кроме правды?

– Нет, – отвечал Антуан Нонсенс и улыбался, хотя глаза у него были печальные и серьезные.

– Ну смотри, тогда тебе отрубят голову, – говорил обыкновенно Принципон, и на этом окошечко захлопывалось.

И так – в основном – текло время, и осталось шесть дней, потом пять, потом четыре, потом три… Корка хлеба превратилась в корочку, а воды хватало на один глоток, когда пришел последний день.

– Ну что, придумал что-нибудь, кроме правды? – как всегда, спросил его начальник стражи Принципон.

– Нет, – как всегда, ответил Антуан Нонсенс и улыбнулся, хотя глаза у него были печальные и серьезные.

– Ну, смотри, – завтра на рассвете тебе отрубят голову, – сказал Принципон, и окошечко захлопнулось.

Антуан Нонсенс вернулся на свою охапку сена в углу, сел, подпер голову рукой. В окне под сводом темницы показалась звезда, а это означало, что наступила ночь – последняя ночь! Откуда-то издалека послышался стук копыт. Антуан Нонсенс и не подумал о том, что это вернулся в Дилидон из длительной командировки король Тяпляпляндии Апогей Первый. Думал же Антуан Нонсенс о жене своей, любимой Бегонии. Но где ж ему было, думая, знать, что жена его, любимая Бегония, в это самое время бегала по городу и, ломая руки, просила помощи у всех встречных. Как она прожила эту неделю – ни в сказке сказать, ни пером описать. Злые (или добрые – кто знает?) языки быстро донесли до ее ушей, что муж ее брошен в темницу и ему грозит смертная казнь. Всю неделю она металась по дому, не находя себе места, а поправившийся воробьишка прыгал по комнате следом и махал еще неокрепшим крылом.

– Выдь! Выдь! – чирикал он, но бедная Бегония ничего не слышала и не понимала. Что делать? Кто поможет несчастной одинокой женщине, даже если все это происходит в сказке? Кто поможет бедному поэту, даже если он Настоящий Поэт?

Настала последняя ночь, и Бегония кинулась на улицу, оставив в спешке дверь открытой, и не заметила, как воробьишка выскочил следом за ней и, отчаянно махая крыльями, с трудом полетел прочь.

Бегония побежала по улице Веселых Башмачников и почти добежала до площади Летнего Солнцестояния, как вдруг загрохотали копыта по булыжной мостовой, и перед ней остановилась карета, запряженная четверкой белых, как душа ребенка, лошадей в пурпурных сбруях. Бегония, побледнев, в ужасе заметила королевский герб на дверце кареты. К ней подъехали всадники из свиты и хотели уже отогнать ее прочь с дороги, но в это время сам король Апогей Первый выглянул в окно.

– Почему Мы не едем? – капризно спросил он и с любопытством оглядел Бегонию. – Утютюшеньки, фея востроглазая!

– Ваше величество! – крикнула Бегония и бросилась на колени перед каретой. – Ваше величество, никакая я не фея, а вовсе простая женщина и умоляю вас, спасите моего мужа, он, глупый, ни в чем не виноват, я точно знаю!

– Постой, постой, женщина, не торопись! – сказал ей строго король Апогей Первый и, покосившись на баронов, подумал: «Наверное, моя благоверная что-то с правосудием намудрила. Ох уж эти…» – и он обратился к Бегонии: – отвечай толком, как зовут твоего мужа?

– Антуан Нонсенс, ваше величество! – сказала Бегония. – Он мухи не обидит, право слово, а уж такой честный и добрый – вам любая цветочница подтвердит, даром что поэт!

– Хм! – задумался король Апогей Первый и вспомнил: – Антуан Нонсенс! Как же, как же. Слышал я о нем. Бард простолюдинов, так, кажется? – он повернулся к баронам в карете. – Мне о нем говорили там, на переговорах. Ваше королевство, мол, может гордиться и все такое… М-да… Горжусь, – он снова обратился к Бегонии: – Ступай домой, милочка, ступай.

И, сделав свирепое лицо, добавил громовым голосом, так, что лошади рванули с места:

– Мы изволим р-р-разобраться!

Миг – и вихрем умчалась карета с его величеством и свитой, а Бегония, утирая слезы, поднялась с колен, постояла и побрела домой.