Артур Аршакуни: Первичность ощущений. Песни, стихи и сказки

И вот заскучала наша королева Амальгама, заскучала, подумала:

– Чего бы Нам такого придумать?

И придумала. Хлопнула она в ладоши, позвонила в серебряный колокольчик и объявила сбежавшимся придворным:

– Мы высочайше постановили быть Покровительницей Искусств!

Вот так. Постановили. Это не трудно. Но ведь за постановления в веках не прославляют. Надо что-то и дальше постановлений делать. Например, их исполнять.

Вызвали тут в Королевский Замок всяких стенографисток, представителей дворянства и общественности, специалистов по чистым и особенно грязным политтехнологиям, а наутро, после экстренного ночного заседания кабинета министров, трубадуры, глашатаи, скороходы и прочие средства массовой информации разнесли по всему королевству такой вот Указ:

Объявляется

Е. К. В.

королевой Амальгамой

конкурс

на лучшее стихотворение

в честь

Е. К. В.

королевы Амальгамы!

Допускаются

к конкурсу все желающие,

а также

иностранные гости.

Победителя ждет все, что он ни пожелает,

и еще половина того же впридачу,

а также

Именной Королевский Унитаз

(действующая модель, масштаб 1:10)

из чистого золота!!!

Короче говоря, пошла соответствующая идеологическая обработка населения. Желающих, действительно, оказалось очень много; пришлось даже создать Авторитетную Комиссию под председательством Главного Критика Кляузиуса, которая отбирала финальную группу претендентов. Многих, конечно, пришлось отсеять сразу: представители низкого, так сказать, народа по своей природе не смогли, тасзать, возвыситься до королевского величия. Бытие, тассть, определяет сознание, но, гм-гм, сравнивать королеву, пардон, с «Курицей, Которая Нас Всех Сбирает Под Свое Крыло» или «Скалой, Которая Подпирает Мир», согласитесь, не совсем, тзть, изящно.

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. За каждым финалистом посылалась стража во главе с начальником стражи Принципоном, так что все было строго и по закону. Так вот, пока стража колонной по три марширует по улицам Дилидона, я, памятуя о вопиющей несправедливости в современных сказках, поспешу рассказать об одном поэте, Антуане Нонсенсе, ибо его обязательно вызовут на высочайший конкурс – уж поверьте мне на слово.

Правда, поэта беднее его не найти во всей Тяпляпляндии, потому что он был Настоящим Поэтом. А так как он был Настоящим Поэтом, он никогда не унывал.

Был он женат, скажу прямо, и жил с женой своей, любимой Бегонией, на чердаке небольшого дома, недалеко от площади имени Летнего Солнцестояния, на улице Веселых Башмачников. Кстати, почему Веселых Башмачников, я объяснить не смогу. Ну, Башмачников – это ясно, но почему Веселых? Ну, Неунывающих Башмачников – более или менее, Башмачников Навеселе – куда ни шло, но Веселых – этого, простите, и я не знаю. Но это же сказка, а в сказке даже Сказочник ничего не знает, так что слушайте дальше.

Чердак выгодно отличается от других мест жилья тем, что в слуховое окно его днем просятся ветви деревьев, ночью заглядывают звезды, с него далеко видно, а главное – света вдоволь. Однако Бегония все время уверяла соседок, что она «с такой жизни света белого не видит», а Антуана Нонсенса попрекала тем, что он «не видит дальше собственного носа».

– Не муж, а одно наказание! – говорила она кресчендо в этот день. – У других мужья поэты как поэты, а этот!.. Другие в хоромах живут, гонорары женам на барельефы расходуют, а этот!.. Ну, куда ты дел последний аванс в гильдии писателей-менестрелей? Молчи, и так по глазам вижу – опять беднякам-пропойцам на площади раздарил… Ну, чего молчишь?

Антуан Нонсенс в это время кормил крошками хлеба воробья с перебитым крылом, которого отнял у мальчишек вчера перед домом. Потом он пододвинул поближе блюдечко с водой, посмотрел, как воробьишка пьет, и улыбнулся, хотя глаза у него были печальные и серьезные.

– Брось птицу, когда я с тобой разговариваю! Чего молчишь? – продолжала неумолимая Бегония.

– Ну, посуди сама, дорогая, – сказал ей Антуан Нонсенс, – живем мы с тобой неплохо, с голоду не помираем, вон даже крыша над головой есть, а ведь у этих бедняг – ничего!

– Скажешь тоже! – возмутилась Бегония. – Да мы с тобой скоро по миру пойдем из-за твоей щедрости. Вон, гляди-гляди: полхлеба птице скормил, есть нечего, и ведро последнее прохудилось!

– Но у меня есть ты, и я тебя люблю, – ответил ей Антуан Нонсенс.