Артур Аршакуни - Первичность ощущений. Песни, стихи и сказки

Тишину толкнет украдкой
Мерный маятника ход…
Внук
балуется в кроватке.
Рядом бабушка и кот.
Озорством сияют глазки —
Наказание, не внук.
– Баушка, придумай сказку,
Только чтобы про войну!

– Вот те раз…
Куда?
Ахти мне!
Час полночный на дворе.
Ну-ка, ну-ка спать активней!
Спать потребно детворе
Да и всем…

Опять с кровати:
– Расскажи мне про войну
Ска-азку…
Слышишь, баба Катя?
Не расскажешь – не засну!

– Ох, беда!
Ну, ладно.
Слушай
Сказку-счаску – вот искус!
Ножки спрячь да ляг получше,
Слушай да мотай на ус…

Завозился снова…
Нет уж!
Ляг тихохонько, как мышь.
Припозднились мы с тобою.
Как бы нам…
О чем мы, бишь?

…Над землею, над водою,
Во поле, в лесу густом
Два бойца – наш со звездою,
А который их – с крестом —
Воевали…
– Знаю!
Наши
Бились с немцами, ага?!
– Да, милок, и вспомнить страшно —
Хуже не было врага.

Со звездою был храбрее.
Супостат с крестом – наглей.
Полетели пух и перья,
Стон пошел по всей земле.

Все смешалось – солнце с тенью,
С громом громким – тишина.
Не пожар,
не наводненье,
Не великий мор —
война!

Жили мы тогда в Калище,
Деревенька – двадцать хат.
До сих пор на пепелище
Труб печных персты торчат.

А в тот год, когда Пеструха
Наша двойню принесла,
Мой Иван…
Ужо старухе!
В сказке душу растрясла…

Ох, беда!
Вот дура-баба!
А, внучок? Никак ты спишь? —
И подвигав ручкой слабо,
Засопел в ответ малыш.

Отгоняет страхи липки
Высохшей ладони взмах,
И у внука вновь улыбка
Пузырится на губах.

Бьют часы.
Двенадцать.
Поздно.
Развалился кот во сне.
За окном – застывший воздух.
Под окном – застывший снег.

Две слезинки быстрых.
Это
Разве плач?
Вода водой…
А с комода,
а с портрета
Смотрит воин со звездой.

Труби, трубач!
Не время медлить!
Заря кровавая зажглась.
Пусть жаркий, гордый голос меди
Перепоет железа
лязг.

Труби, трубач!
Ведь не устала
Трубы блистающая медь.
Она так часто уверяла,
Что смерть в бою —
солдату честь.

Труби, трубач!
Ты – знак надежды,
Межа меж миром и войной.
Как Прометей, в руках ты держишь
Осколок солнца золотой,

И в золоте твои седины.
Ты – символ…
Символ?
Так постой!
Ты нотой чистой, голубиной
Останови вот это бой!

В языческом,
кровавом храме,
Сквозь жертвоприношений вой
Встань
в алом утреннем тумане
С серебряною головой,

Встань —
и запой спокойно, тонко
Про ту,
единственную боль,
Которая, дав жизнь ребенку,
Благословляема судьбой,

Про время, что в широком поле
С бубенчиками пронеслось…
Труби, трубач,
до кома в горле
До неумело скрытых слез,

Труби, трубач!
Своей трубою
Волнуй сердца ты вновь и вновь.
И в тишине
вслед за тобою
Заплачет скрипка про любовь.

К чему бы ты ни был душою причастен
На многовидавшей и мудрой Руси, —
Земля – наша радость,
земля – наше счастье.
А мы – только капли вечерней росы.

В хмельном бесшабашье и стойкости слабой
Земной шар руками легко охвати, —
Земля – наша песня,
Земля – наша слава,
А мы – только тихий, неброский мотив.

В минуту раздумий, тревогам внимая,
Шагаешь по жухлым покосам полей, —
Земля – наша память,
земля – наша мама,
А мы – лишь надорванный плач журавлей.

В грядущем,
до боли знакомом и милом,
Из тысяч непрожитых завтрашних дней, —
Земля – наша воля,
земля – наша сила,
А мы – лишь цветы-однодневки на ней.

Секунды решили,
что небо – не небо,
а пропасть.
Секунды решили:
полет – не полет,
а паденье.
А сердце-вещун продолжало работать.
Работать
И после того, как окончен был счет на мгновенья.

То был не рассчитанный мертвою формулой штопор.
Была
нисходящая с неба минорная гамма.
А ветер играл исступленно на клавишах ребер,
И тело
летело в потоках рыданья органа.

А солнце казалось застывшими складками грома
И пахло
прощаньем.
И женскою лаской.
И детством.
И мир надвигавшийся
был так красив, так огромен,
Что…
Поздно.
Сравнить уже некому.
Незачем.
Не с кем.