Софья Сладенько - Четыре в одном. Лирика, пародии, байки Лопатино, Жы-Зо-Па

Женщине время, несколько раз «умирать».

Возбуждена кровать, с беспокойными жителями-

Тела обнялись и связались в частом биении,

Нежность возбуждающих ласк и тайны соития-

Никто, в этой схватке не знает снисхождения…

(авт. Пётр Лавренчук)

Смердело в доме чувственным амбре.

Мужчина, разошедшись, бабу лапал.

Открытое окно упало на́ пол,

недо́питое кисло каберне.

От страстных ласк хозяйки и самца

охреневал котяра белолапый:

волнуясь, дорогой ковёр царапал.

Ревнуя, ненавидел подлеца.

Все были в возбуждении. Клопы,

разнузданные жители кровати,

подглядывать любили в тёплой вате —

простая психология толпы.

А в это время оргия двоих

в биении достигла апогея:

закончил кот, мурлыча и робея.

Дошёл до точки. И поэт… И стих.

Я жил до восемнадцати изгоем,

на голову поставленный роднёй.

И долго рассуждал в тиши: «Накой им

страдать такой немыслимой хернёй?»

Состарился. На но́ги перевёрнут,

но часто снится детство по ночам,

когда ушами топал я проворно

и мёртвая не капала моча.

Громко, нагло и нахально

препонированье лезло.

Я кричал, что бесполезно,

что не нравиться мне харя.

Что совсем я не добыча

демоническим препонам.

Не нарушу, мол, закона

вязкой тупью неприличья…

А когда проснулся в стойле

рядом с Зорькою в навозе,

я, поэт, заплакал в прозе…

с препонированной болью.

Зря выпил кваса в гараже я

(а был до этого здоров).

Процесс кишечного броженья

похож на фильм «Война миров».

И оправданья бесполезны

квасным умельцам всех мастей.

Вместив в себе Вселенной бездну,

почуял тяжесть в животе…

Не обещал быть томным вечер,

за всё досталось мне сполна:

я нацепил крыла на плечи,

но вниз тянул балласт говна.

Замена рук – уже не то…

С трудом по «клаве» барабаню.

В воспоминаньях «гулкой ранью»

к тебе, Гуськов, спешу в ландо.

С теплом когда-то нежных рук

в деревню, в глушь, к цыганам, к «Яру»,

где милый, преданный котяра

излечит сплин и боль разлук.

Коту так важен старый дом,

где пахнет сливками знакомо,

и где конечности Гуськова

встают как память о былом.

Я себе надавал по морда́м,

по сусалам, по рылу, по харе.

Чтоб не думать о прелестях дам —

в мерзкий пах с наслажденьем ударил.

Изловчился и пендаль под зад

сам себе закатил с разворота.

Славно врезал! Несказанно рад.

Даже хрустнуло где-то чего-то.

Люблю тебя. Люблю тебя по-русски.

Чтоб всё, как у людей. И мордобой.

И рвать гармонь, и квасить без закуски,