Галина Болтрамун - Стихотворения

Измельчаются горы могучим перстом —
Намечается финишный аэродром.

Планида – на сердце змею пригревать,
Затем, отрываясь от сердца, взлетать.

Протуберанцам периода полураспада
внушает блаженную небыль эон,
грустит о рекордах на эллинских олимпиадах
под аккорды эоловых арф Купидон.

Мощи угасших созданий в кисейном отрепье
бередят эпохального идола лик;
не воздалось им по их увлекательной вере;
свое получает всех вер еретик.

Умножают потомство ходульные стереотипы.
У каждой купели из глуби теней
взвиваются неадекватного праотца хрипы,
не признавшего ни одного из детей.

Колышутся строгие буквы священных писаний,
слегка святотатствует их разворот.
На солнце до черных глубин раскрылённая рана
как исток откровения не заживет.

На горизонте под шоковые дифирамбы
закрепляется заатмосферный геном.
Убегая из мест, где трубит всесословная амба,
последнее перышко взвил Купидон.

По насущностям дней пробирается блик,
Вряд ли стезя его исповедима,
Он прошел цитадели, потопы, ледник
И, может, дойдет до Четвертого Рима.

Его Родина – неумолимый огонь,
По ту сторону зла и добра переправа,
Фатальных исчерпанностей перегон
(то ль всеспасение, то ли расправа).

Загадочных марев тончайший ажур
Оседает на глянцы корон, преподобий,
На преступные схемы цепных авантюр
И черствую стать неуклюжих надгробий.

Суховей световых неисчисленных лет
Опыляет юдольные цифры и даты,
И что-то они в себе сводят на нет,
И становятся чем-то безмерно чреваты.

Чудный блик по эпохам и вехам идет,
Облучает и правды, и кривды аспекты,
Внедряет в реалии двойственный код
Богов светозарности и конца света.

У Арлекина расшатаны мужество, пафос и совесть,
Пружины в суставах звенят и топорщат некстати трико.
Дыханье соборности и искушения – над балаганом,
Но важнее всего рыжеватой наездницы смех- комплимент.

У Коломбины – духи с поволокой розариев Семирамиды,
Силлогизмы пьяны и картинно хромают на обе ноги,
В сундуке – небольшие запасы изюма, помад, валидола,
На платье – банты и дурной бесконечности дымный налет.

У землянина двигатель
внутреннего сгоранья
Небесною искрой
легко запускается в ход,
А когда отойдет в эмпиреи
свеча зажиганья,
Свеча восковая
окурит телесный лед.
На короткие сроки
заряжены мании сердца,
Внутривенные страхи,
внутрипозвоночный экстаз,
В линиях левой ладони
змеится наследство
То ли погибших,
то ль не воплотившихся рас.
А атомы плоти
живут по другим законам,
Несут свой невидимый
под микроскопом крест,
Над ними склоняются
крошечные пантеоны
И злобствует
неумолимости тяжеловес.
Супер-Эго боксерскими мышцами
часто играет,
Блокирует вольницу
интуитивных пьянств,
Антителам
задушевную блажь прививает
И заодно горемычный
телесный нюанс.
Свеча зажиганья
включает то жажды, то песни,
Пока не исчерпан
подкожных резервов лимит.
Свеча похоронная —
самый последний наперсник
Мыслящего тростника,
что уже – неликвид.
Над белого света балами —
все те же свечи.
«Природы венцы» —
ощетинившийся пустоцвет.
И грезится бедным мечтам
несусветности светоч,
И именуется
претенциозно
Тот Свет.

Пленник Земли деловит, святотатствует и камлает,
Алгеброю поверяет затопившую выси лазурь;
Наболевшую плоть чем придется спеша залатает
И снова бросается в алчный оскал амбразур.

Хаотичные волны подвижнических настроений
Сменяет пещерного пращура дикий позыв.
На архетипической неизлечимой гангрене —
Нетипичной секретности евангелический гриф.

Рифмуя любовь с неспокойною жидкостью красной,
Обливается ею захваченный эросом мир,
Где у базовых непримиримостей бдит не напрасно,
Углубляя рутинную жажду, оккультный вампир.

Напыщенные просветительские фейерверки
Разъедаются неподконтрольным и чуждым огнем.
Доктрины больны, и окажется в них на поверку
Много того, что мерещится и ни при чем.