Галина Болтрамун: Стихотворения

Лишь в дальнем углу одиноких дум
Каждая вещь превосходит себя,
Безусловные герцы снуют наобум
По нишам алтарным, отделку губя.

Ничто, блокиратор питающих вен,
Исконный заряд чистоты бытия, —
В подоснове кремирующих гигиен,
В духе гвоздящего мифы гвоздя.

Ученья, прозрев, начинают пустеть.
Расчеты воспитывает неучет.
На пирах Пантеона – тончайшая лесть
Неизбывному гостю Ничто.

Знаю: нет солипсизму отпора,
А возможность материй, движенья
Своего доказательства ждет.
Знаю, чем поросли в Заратустре
Изысканности супермена;
Понимаю, что быть под эгидой —
Все равно что расправить зонт.

Не знаю, что жжет подреберье,
Когда стигмы на белой сирени
Имитирует винный закат.
Не знаю, как с моря погода
Акцентирует климат катрена
И чем пустоцвет сорной майи
Волнует мой спорный субстрат.

Переходит количество в качество.
Затянувшийся этот процесс
Украшают фокстрот чудачества,
Симуляции полонез.

Притчи тезисам в ходе саммита
Выражают эстетский укор.
Если к доводам танки подтянуты,
Дама Ника решает спор.

В единении противодействий —
Логистика вольниц, иуд.
В генах гения спит злодейство
Как его запасной атрибут.

Надеяться трудно на качество,
Что мер и весов результат.
Наивно природы ребячество
Культивирует свой суррогат.

Внедрив алтари в диалектику,
Все ищем тот самый икс,
И, как издавна, каждую эврику
Подскажет тот самый сфинкс.

Между актами фарса, трагедий —
немного мечты и камланий.
В мозге костей – метасреды,
в надкостнице – опыт закланий.

Идеалы рассохлись изрядно
в правозащитных витринах,
головоломные пятна —
под прической голов повинных.

Алчет прока субъект от объекта,
стращает и увещевает,
его малодушия вектор
к душегубству наклон сохраняет.

А менторы душеспасенья
пикантны в разгар вакханалий,
и что-то из телодвижений
проглядывает каннибалье.

Не скажет ни скальпель, ни лира,
где больше размах трагедий:
в глубинном мозгу Шекспира
иль в банальнейшей костоеде.

Я стою на позиции силы,
Что мозг расщепляет в ночи,
Изнуряет систем стропила,
Нянчит выводки саранчи.

Я стою на позиции силы,
Что дразнит медовой рекой,
Предвещает то мор, то Мессию
И уводит генезис в отстой.

В ее тупиках – ненастье,
За посулом – удар глухой.
Под вопросом мое соучастье,
И тревога всегда со мной.

Жестокость ее известна,
A цель никогда не видна;
Всему выделяет место —
Жилье без покрышки и дна.

На грани разрыва жилы.
Но, вспышки эмоций смирив,
Я стою на позиции силы,
Бот юдоли ведущей на риф.

Беспредметные знаки, подшитые маревом кущ,
опылявших тоску на пути от Эдема к Содому,
проступают на фоне, что каждой эпохе присущ,
в минуты смещенья, изгиба, разрыва, надлома.

Это символика не воплощенной страны,
к низкопробности плоти и пикам оплотов ремарки.
Что было когда-то безграмотным культам сродни,
действует как новомодной культуры напарник.

Социальных научных утопий казенный ранжир
запылен демагогией доисторических былей,
а в молельном дыму изъявляется давний кумир,
чередует улыбки ребячливости и рептилий.

Техногенные мышцы отчаянно тщатся замять
экспансию не адекватных прогрессу значений,
а вехи прогресса заочно повернуты вспять,
где первичная глина не тронута для сотворенья.

Беспредметные знаки – эгида, причастие для
грядущих на зов новоявленного Эвереста,
там возводится четырехмерная ввысь колея —
выйти из зоны затоптанности на бесследность.

Первозданность курирует данностей самораспад,
рядом несозданность благоухает блаженством.
Греховных надежд разлетающийся звукоряд
дирижируется с неземными замашками жестом.

Все отдано силе драконьей,
от девичьей белой кожи
до тяжелых дедукций в умах.
В бастионе содружество бестий
вечерами в лекарственных ваннах
заговаривает кошмар.