Инна Фидянина-Зубкова - Какая я девочка хваткая. стихи о девушках

А раз рассада пробилась,
значит и я прижилась,
прижилась тут, вот и маюсь:
лежу не поднимаюсь.

И когда поднимусь, не знаю,
потому как встав, поломаю,
обломаю все ветки из сада,
подопру я ими рассаду:
расти, вырастай рассадушка,
буду тебе я матушка.

А что касаемо сада,
то нам чужих вишен не надо,
у нас лук, свёкла и морковка.
Берегись меня, родня, я мордовка!

Не дружите со мной, не играйте,
и в друзья меня не добавляйте!

Потому как не ваше дело,
что мои пироги пригорели,
не накрашенная я сегодня
и хожу, как дура, в исподнем.

Не смотрите на меня, я плохая,
а с утра вся больная-пребольная,
злая, голодная, не поевши,
на бел свет глядеть не захотевши.

Не дружите со мной, не дружите!
Поскорей отсюда заберите,
увезите в края таёжные,
где избушки стоят молодёжные,
пацанятки гуляют скороспелые
и девки с топорами несмелые.

Торговала я планетой:
тебе зиму, ему лето.
Торговала я едой:
кому кашу? Мне ж в пивной
пенку пенную от пива,
чтобы я была красива,
чтобы я была полна
снегом, ветром, и одна
засыпала, просыпалась,
говорила, улыбалась —
всё любименькой себе
да мерцающей звезде.

Проверяла я себя
на лето, зиму. А весна
улыбнулась: «Ну, встречай,
наливай мне, дочка, чай,
да продай уж всё на свете:
кошку, мужа, дом.» Но дети
посмотрели и сказали:
– Мама, как жила в печали,
так и дальше лучше жить
и не надо ворошить
на планете лето, зиму.
Зыбь – не сон, а пелерина.
Вот ей накройся и сиди
да стихи свои пиши.

Торговала я планетой:
ему зиму, тебе лето.
Торговала я едой.
Рот закрой, иди домой.

Никому не будет страшно
в тёплой сытости своей.
У кого одна рубашка?
Не отдашь? Ну и бог с ней.

Я последнюю раскрыла
неземную благовесть:
дикой повестью покрыта
пыль земная и известь.

А кого тут совесть мучит,
тот совсем её замучит,
и останется от ней —
пыль земная и иней.

Собирайся в круг народ:
девица в гости к вам идёт,
придёт и скажет:
«Кто пьёт да пляшет,
тому не страшно;
а кто поёт,
того сожрёт
велика совесть!» —
такая повесть.

Так собирайся ж народ,
к вам девка русская идёт!
А кому страшно,
так те не наши,
и бабы краше
у них, наверно.

А нам, неверным,
совсем не больно,
и совесть вольна,
сыта, красива
в тепле спесиво
скуля от боли:
«Доколе, доколе, доколе?»

Меня никто никогда не спросит:
«Какой во времени век?»
И я никогда не отвечу:
– Каков человек, такой век.

«Есть ли на сердце рана?»
– Не бередит её
ни случайный прохожий,
ни смешное кино.

А когда на дворе очень жарко
(холодно, душно), умно
я разгребаю подарки —
улыбок веретено.

«Проходи, проходимка,
мы узнали тебя,
ты поэт-невидимка,
ты всегда голодна
этим городом пыльным,
лесом, полем!» Давно
смотрю взором остывшим —
мне уже всё равно
на мерцание улиц,
на мелькание лиц.

Нет, никто мне не скажет:
«Почему ты молчишь?»
– Я молчу потому что
не узнала тебя,
кто ты: призрак могучий
иль закон бытия?

Ничего не будет свято,
кроме совести твоей.
Нет, не простыни измяты,
просто надо быть смелей!

Ведь никто тебе не скажет:
«Как разделась, так лежи.»
Рот твой сильно напомажен
и гвоздищи из груди.

Молча смотрит арлекино
на нескромный твой наряд:
дуло в плечи, дуло в спину.
«Нет, с такой опасно спать!»

Будет Инна арлекином,
арлекиною сама:
дуло в плечи, дуло в спину
и усталый свой наряд
тихо снимет,
раскричится на бумагу и перо!

Подойдёт друг и поднимет
её тело всем назло!

Я победительница траурных шествий,
мой ласковый, ласковый бред
никогда не жил без последствий.
Что ты ел, сынок, на обед?

А я короля и капусту,
попа и церковный шпиль
и даже тролля за печкой
(чем мне он не угодил?)

Я зареклась бороться
и уходила в тень.
Но эти шествия траура
зовут меня по сей день.