Андрей Петров - Апостол

жестокосердные менялы
и безхребетные плуты,
подобострастные шакалы
и кровожадные волки́
в блатные очереди встали,
а с ними верные рабы
в ворота храмов заползали,
как сатанинские хвосты.

они вливали в лоно Церкви
свой яд, который преполнял
их заШнурованные се́рдца,
все в иглах и в рубцах от ран.
взывая матерною бранью
с амвонов Ленинградских сцен,
их умирающее племя
хрипело гимны перемен.

на деньги зверски убиенных,
под плач сирот и матерей
они взносили к своим звёздам
кресты немоленных церквей,
пытаясь выкупить прощение
у возродившихся вельмож,
дающих грехоотпущение
скрывающим в одеждах нож.

Я позволял, к чему брезгливость?
к чему надменность постных лиц,
когда из рога изобилия
струится благодать столиц?
и юность новых семинарий,
не отрастив своих бород,
крестя заёмными крестами,
благословляла свой приход.

я грешен, каюсь в этом!
но как я мог спокойно жить,
когда без банковских билетов
никто не возжелал служить
в руинах обветшавших храмов,
у алтарей пустых церквей,
когда в карманах прихожанок
ютились крохи сухарей?
то было время перемен —
лихие, смутные года…
я искупил слезой младенца
спасенье Мира для Тебя!

Апостол:
Что ж, хорошо, отец народа,
меня ты, может, убедил
в своей божественной природе,
но недостаточности сил.
а почему молчит защита
в лице приходов и людей,
которые от глаза скрыты
вратами царских алтарей?

пройдусь я по твоим владениям,
но без посредничества слуг,
без их святого вразумления
детей, безумных и старух.
послушаю, о чём в народе
по твою душу говорят,
что ставится тебе в заслуги,
за что в неведенье винят.

начну, пожалуй, я с обновок,
где новомученики спят
в своих химических альковах
и полиграфией блестят;
где через пластиковый короб
не проникает воздух внутрь,
а службу отпевают хо́ры,
чьи голоса безбожно врут.

немоленное вижу место.
торговля расцветает здесь.
какие-то сухие чресла
залиты воском, что за смесь
языческих земных поклонов
иконам рук еретиков
и электрических амвонов
с акустикой для силы слов?

храм азиатскими руками
отстроен в несколько годов.
с приходом ночи здесь молили
несуществующих богов;
он осквернён ещё в проекте,
он разворован из сумы,
которую даёт в проценты
великий вождь всея страны.

ужели не нашлось для храма
свободных православных рук?
или по свойственной привычке
налоговых бежите мук?
и отмываете на стройках
свой чёрный, всемогущий нал,
который тратится без толка
в офшорных зонах «тёплых» стран?

пластами сходит штукатурка,
крошится, как песок, кирпич,
и даже мраморных ступеней
коснулся власти паралич.
я вижу в этом разумение,
я вижу умысел того,
кто в вечном зрит восстановлении
обогащение своё.

Скажи мне, сын благословенный,
у паперти сидящий здесь,
своим ничтожеством смиренный,
в лохмотьях видящий венец
своей терзающейся жизни,
принявшей свой земной урок:
как видишь ты сию обитель?
впиши и ты немного строк.
Нищий:
– Сказать, что думаю? – извольте,
не удивлю я вас ничем,
могу я вам поведать слухи,
которые известны всем.
о том, что говорят в приходах
по всей измученной Руси,
винящей в множестве невзгод
лишь патриаршие труды.

у наших пастырей я видел
их драгоценные часы.
не знаю, может быть, и лучше
они в ходу, но ты скажи:
зачем показывать прилюдно
пускай – подарок, но ценой
в десяток лет работы нудной
при храме праведным слугой?

я вижу роскошь их кортежей
из представительских машин,
банкеты, деловые встречи,
глаза стяжающих мужчин
в своих подрясниках от Гучи
и с ароматами Диор,
как суперсредством от падучей,
когда закончится Кагор.

По ватиканскому лекалу
они созда́ли первый банк,
который подарил им право
и в ростовщических делах.
крутя проценты на проценты,
давая в долг – что взял в займы,
их верные апологеты
не зарекаются сумы.

когда ещё такое было,
чтобы монах имел добро,
цена которого затмила
воображение моё?
там антикварные кушетки,
столы, диваны и ковры
сравнились стоимостью ветхой
с квартирой на брегу Москвы!