Андрей Петров - Апостол

но будет поздно, годы сна
в могучих рунах вознесения
затёрли трещинки холста,
холста души, и нет спасения
тому, кто праведность не знал
и в жизни знаком смерти стал.

Они, скрестив под чакрой ноги,
сложив достойную мудру́,
постигли высшую серьёзность,
и сам почтеннейший гуру́
благословил их озарение,
дав древней мудрости совет
о том, что степень просветления
видна, как дырка на просвет.

в смертельной важности надувшись,
надев широкие штаны,
из дальних стран назад вернувшись
и дружелюбием полны,
они несут в своих горнилах
кипящим знанием руду,
которая давно застыла
в веках и вымершем роду.
седобородые гимнасты
и отрешённые юнцы…
все тайны мира им подвластны,
все знания для них просты;
великим оком даль пронзая,
могучим словом жизнь творя,
судьбу смиренно принимая,
они – лишь дым, и без огня
родившись, тихо умирают,
за всё меня благодаря.

Ваал:
Глупцами полон этот мир.
обыватели… – дети греха и страха,
добровольные слуги, слепые рабы
без памяти, без цели, без любви,
в дремучих путах предрассудков лжи
и цепкой власти бога-бюрократа.

безликая масса из плоти и крови.
кому она служит – не знает сама.
как глупый щенок, громко лает и рада
тому, кто еды принесёт и вина
нальёт до краёв и хмельного упаду.

стандартные цели, шаблонные мысли,
и смотрят под ноги, пытаясь найти
мгновения счастья для призрачной жизни,
молясь – проклиная прошедшие дни.

искатели правды и истинной веры —
с крестами, Кораном, Талмудом в руках,
не помня себя, как глупцы-староверы,
спорят до смерти о бренных вещах.

больные моралью приверженцы культа,
немые пророки священных основ,
апостолы мифа, понятного люду,
софисты, технологи правильных слов —
безумная стая псов и шакалов,
которой я правил, об этом скорбя,
без малого сотню дремучих веков,
прошедших под знаком меча и огня.
– так говорил, меня спасая,
тот, чья природа – совращать;
и рай в аду мне обещая,
в своей привычке умолчать
о самом главном – не сказал,
кем станет преданный вассал.

Пришёл покой, и тишина
мою обитель посетила.
как порожденье мира зла —
сей морфий душу исцелил,
и я его боготворил:
отдал себя служенью силы,
что дарит счастье и покой,
желаньям вторит, не претит,
не говорит тебе: постой!
не жди, не делай, не желай! —
закроет рай пред носом двери!
– ты все сокровища стяжай,
забудь о робком лицемерии
и волю страсти своей дай!

расплата будет, но потом.
зачем сейчас об этом думать?
тревожить сердце, разум свой,
жить в беспокойстве и лишениях,
лишь верой в призрачность надежд,
страдать, сочувствовать, жалеть
и, в нищей старости склонённым,
в тяжёлых муках умереть?

Себя не в силах осудить,
я стал судьёй, чего таить, —
вершил людские судьбы.
решал, за что могу казнить,
за что побить или простить,
но за всё время не встречал
невинных глаз у своих ног,
чтобы могли без лжи и слов
во мне сомненье пробудить
и веру в праведность вселить.

однажды в судные часы
тщедушный юноша предстал
пред взором строгого судьи.
я видел шрамы на предплечьях,
как вехи долгого пути
в местах неволи и порока.
да, жизнь, ты к юности жестока!

но что же делать? – есть закон,
и вор сей дланью заклеймён,
не станет праведником он —
я так сказал! уверен в том!
все говорят: «я не виновен!»
не слышу этих слов, я волен
решенье грозное принять:
кого – простить, кого – распять.

Животный страх в его глазах,
жизнь теплится едва,
удары сердца на висках и раз, и два…
всё легче вдох, и пульса нить
стремится к небытью.
узнает отрок очень скоро —
в раю он будет гнить
или гореть в аду.

один закон для всех живущих
в моей стране, средь рабских кущей
и белокаменных дворцов,
слепящих золотом голов:
крестами в вышине сияя,
стозвонным гласом нараспев,
они вещают с века в век —
не попадись к нам, человек!

Что скажешь, отрок, в оправдание?
чем объяснишь свои дела?
свои греховные скитания
в чужие судьбы и дома?
чем оправдаешь исступление
в глазах несчастных матерей,
что потеряли сбережения
на хлеб и радости детей?