Андрей Петров - Апостол

я дам тебе свою личину.
ты будешь ангел во плоти.
в его глазах предстанешь Сыном
всем предсказаньям вопреки.
пусть даст тебе свои ответы,
откроет тайники души,
отцовские предаст заветы
в твои великие суды.

И из тысяч печей,
сполохов желтоглазием,
не тая радость свою,
день влетел, расколотый надвое,
в тусклую жизнь мою.
вытолкнул взашей босоного на улицу,
телом изнеженным выплюнул в снег,
выдохнул, выхрипел, спазмами выперхнул,
словно больной, но живой человек.

браво, шутник, в проклятиях гаснущий!
чем удивишь безразличье сегодня?
ропотом тел в болотном отчаянье?
небелоснежным исподним?
или судами в басманных капищах,
жертвами судеб, вливающих влагу,
каплю за каплей, в глаза-стаканы
больного всевластием «бога»?

почём нынче правда, в дни бессилия?
скажу «нет!» этим лукавым торжищам!
мы вляпались снова всею Россией
в правление услужливых полчищ.
разлили Дождём нас в морозную мреть,
не простили в пределах «всевышнего»,
запретили на Солнце зонтами смотреть
и забрали третьего лишнего.

замостив площадями свободную твердь,
объявили запреты на сборища;
тех, кто вышел, покинув уютную клеть,
облачили в тюремные рубища.

В речах продажных задыхается слово —
ставлю всё на восемнадцатый час,
набатным годом свергающий с трона
скупивший галеры «рабочий класс»!

беспутны пути ослепших во власти,
крестами свою выстилают дорогу,
ведомые в жизни единственной страстью —
возвысить свою воровскую природу.
рука моет руку, спасая вождей,
за гордыню и жадность изгнанных
из своих резиденций – домашних кремлей —
в наказанье за мнимую избранность.

снег закончился этой зимой,
мы шипами сдираем дороги
слой за слоем, дробя под собой
до земли, измождённой в неволе.
страшен мир в человечьих бегах,
пена горлом идёт – это норма;
стало время синонимом страха в глазах
и смирившихся и – непокорных.

Патриарх:
– Ну, здравствуй, Богом Просветленный!
Ты вспомнил, наконец, меня —
раба Его, и дух смиренный
я испускаю для Тебя!

в своём покорном преклонении,
сметая сор у Твоих ног,
позволь узнать: благословение
или проклятие мой рок?

что ждёт меня в Твоём приходе?
что заслужил Твой верный раб,
в экуменических окопах
стяжавший множество наград
за возвращение к истокам
заблудших душ еретиков
и давший гордым гугенотам
всеотпущение грехов?

став пастырем Твоих народов,
став Патриархом русских льдов,
в главе Священного Синода
архиерейских верных псов
я научил безстрашно лаять
на восходящую луну;
но как в России можно править? —
я вой услышал и хулу
в своём ближайшем окружении;
среди кураевских невежд
обычным стало развлечением
разоблачение одежд
и тайн церковных евхаристий,
где хлеб и красное вино
в домах публичных безразличий
цинично плавили в руно!

готов на исповедь Тебе
предстать в убогом обнажении!
Ты знаешь всё, но не взыщи —
в своём ничтожном разумении
я попытаюсь оправдаться
в поступках, мыслях и делах
богопослушнага скитальца
в земных чертогах и дворцах:

Я жил тогда в своём имении
на склоне храмовой горы,
и было смутно это время,
то были тяжкие труды!
мы восстанавливали Церковь
из запустения годов
советской власти и народа,
не сознающего грехов.

мы выживали как могли!
имея мало преференций,
везли безпошлинно в страну
коньяк, вино и дым индейцев,
и воскурением зловонным
латали маковки церквов,
сусальным блеском золотили
во имя звёздных небесов.

но получается в Росее
не так как хочется всегда:
мы помощь в небесах просили,
но отозвались нам беса.
и стал народ неуправляем,
и отрок стал неукротим;
пришлось ограду к дому ставить
три метра вверх и плюс аршин.

но охраняла не ограда
мой сад, жилище и меня.
за ней стояла колокольня
в руинах храма, и с крыльца
мог всякий заглянуть в обитель,
удостоверившись при том,
что скромность, святость и ревнитель
не покидают этот дом!

Лихое время беззаконья…
в те, девяностые года
в стране случился приступ воли,
и пена хлынула из рта
людской беснующейся массой,
готовой каждым пузырем,
как беспросветно-чёрной рясой,
накрыть поболее, при том —
не потерять ни сантиметра,
не обронить ни сухаря,
и под малиновым жакетом
на цепь златую взять себя.