Людмила Парщикова - Повод для встречи

Тебе наверняка останутся чужими
седые ивняки над сумраком болот…
Не на твоих устах мое проснется имя.
Не на моих руках твой первенец уснет.
Но, Боже, как легко грядущим поступиться,
насущным пренебречь, рвануться от корней,
пока твоя любовь отпущенною птицей
все медлит, все кружит над родиной моей…

Белая — помнишь? — сирень к ногам
сыпалась, словно снег.
Плакали травы по берегам
молча, как человек.
После веков бессонницы,
пламя пройдя и мрак,
что ж ты меня сторонишься?
Или не помнишь, как
тлела в тумане тающем
утренняя звезда?
Время текло, тогда еще
чистое, как вода.
День начинался шалостью
солнечного луча.
Помнишь, как просыпалась я
у твоего плеча?
Как за тоской глубинною,
за суетой пустой
спутал меня, любимую,
с темноволосой той…

Назовем это просто ненастьем —
ведь и правда, дождит поутру.
А любовь — не беда и не счастье,
а бессменный пожизненный труд.
Вот и нам довелось оглядеться
в суете расставаний и встреч.
Мимолетным теплом обогреться,
отболевшее слово сберечь…
Назовем это просто удачей.
Наши окна глядят на закат.
Что там грустного? — Дерево плачет.
Что там нового? — Листья летят…

Какой сентябрь!
Еще парит сырая
земля, и не сковал Матыру лед,
и клен американский над сараем,
как лермонтовский парусник плывет.
И замерли зимующие птицы
по проводам,
и влажен цвет и звук,
и в ночь на воскресенье мама снится,
и дождь идет.
И я еще живу.
Еще дышу, надсаживая корни,
еще с вопросом путаю ответ,
а желтый лист слетает так спокойно,
как будто знает, что возврата нет.

Вдохну и задержу дыханье —
мир заколышется от слез.
Так долго тянется прощанье,
что жизнью кажется всерьез.
Пекусь о хлебе. Небом маюсь.
Дрожу за сына. Не встречаюсь
с любимым.
Мчусь на поездах,
и забываю, что прощаюсь…
В реке рассветной умываюсь —
течет сквозь пальцы звездный прах.

Опоздала. Окончен дележ.
Слишком вдумчиво глину месила
в колеях — угодила под дождь.
И единственный шанс упустила.
Мне бы тоже ума да красы,
да хоть самую малость везенья.
Но заслушалась плачем осин,
задохнулась печалью осенней.
И, как водится, "поезд ушел".
Только ветер метнулся с откоса…
А на душу-то не было спроса.
Вот и мучайся с вечной душой…

Душа болит, как давний перелом.
Полночный отблеск лампы за стеклом
в засвеченном пространстве жизни пляшет.
Поманит память светом и теплом,
с осенним сквозняком проникнет в дом
и на постель неприбранную ляжет.
Очнется, перепутав этажи,
и область сновидений обнажит,
где у воды спокойно и устало
луна стоит, как девушка с веслом,
и никакой досады нету в том,
что свет не уложить под одеяло.
Что ветер, заблудившийся в листве,
свободен, как тоска о божестве,
и нету заблуждения опасней —
судить о человеке по делам,
доколе суть явлений брезжит там,
где отблеск света на ветру не гаснет.
Где без надсады можно дальше жить:
над старым садом облаком кружить,
оплакивая деревце любое;
где только мысли оставляют след,
и душу нечем привязать к земле.
Вот разве что твоею нелюбовью…

И придумаем повод для встречи.
И устроим застолье с вином.
Потому что и вправду не вечен
этот медленный снег за окном.
Уплывут в предрассветную просинь
чьи-то лица, дома, дерева…
Ах, как будут звенеть на морозе
необдуманные слова!
А наутро — обычное дело:
подымайся, в заботах кружись…
И всего-то, что ночь пролетела.
А подумалось — целая жизнь.

Ни печали, ни радости нет
в бодром беге по ходу планет,
в этом ветре, и зное, и стуже,
в этих зимних стеклянных дождях,
в одиночестве, в очередях,
в трех картофелинах — на ужин.
Этот мир! Этот быт. Этот бред…
В бесконечном мелькании лет
ни вины твоей нет, ни заслуги.
Просто света и тени игра.
Не заложено зла и добра
в этом плоскостно загнутом круге.
В правоте, утонувшей в крови,
в проездной и подъездной любви,
в произвольности слова и жеста;
в синей жилке на бледном виске,
в материнской озябшей руке,
согревающей нитку сюжета.
Исходя из сюжета, и ты —
мимоходом положишь цветы
на могилу, и плачь от досады,
что не вырвать души из тенет,
излучающей призрачный свет,
как материя в цикле распада.