Людмила Парщикова - Повод для встречи

Небрежность ли виной, с которой окна
оклеены? Ты слышишь, как сквозит
из сада, где черемуха намокла,
как в зеркало, в пространство погрузив
мечту цветов о ягодах;
как вязко
непринужденным чувствам, мыслям, краскам
в набухшей капле под названьем — жизнь,
где наша прародительница — сырость
душе внушает серость либо сирость.
Держись за эту выдумку, держись.
Смотри, как, не найдя приюта в небе,
дремучей думой о насущном хлебе
библейский ливень на листве повис;
как выдают минуты озаренья
небрежную законченность творенья,
ловящего в ладони птичий свист.
Как без присмотра брошенный младенец,
держись за жизнь, на чудо не надеясь,
из хаоса судьбу свою лепя.
В невинных заблуждениях блаженствуй.
Что толку от тоски по совершенству,
когда не оторваться от себя?
Не оторваться от себя без боли.
Тем более, постигшему в неволе,
Какая сладость от владенья в грех?
какая слабость — говорить стихами,
пока свободы стылое дыханье
сквозит соблазном изо всех прорех?..

От счастья, от тоски,
от замыслов нескромных,
от грешных снов людских,
от запаха черемух —
легко сойти с ума.
От голубых стволов,
от соловьиной трели
в душе переполох,
томленье в бренном теле
и в мыслях кутерьма.
Как молодость слепа!
Как заблужденье сладко…
Пока любимый спал,
скользнула в дверь украдкой —
а там уже зима.

И хлеб, и соль поделены по-братски.
До лучших дней разъехались друзья.
Погашен свет.
А за окном февральским
такие ночи звездные стоят!
Открою двери, выйду на крыльцо,
коснусь ветвей, опущенных в пространство.
Ночные ветры холодно и страстно
дохнут в разгоряченное лицо.
Рассыплют иней. Выстудят жилье.
Поземкой поиграют у колодца.
И детское спокойствие прольется
в сиротство поседевшее мое…

Так ночи полуобозначен склон,
где жизнь крадется с четырех сторон,
дождем сквозь сердце время просыпая,
и за сараем гнездами ворон
все кланяется небу желтый клен,
почти прозрачный от недосыпанья,
от ветра, заплутавшего в ветвях,
и холодно до ломоты в костях,
до слез, и незаметено год за годом
все терпеливей справедливый гнев,
и поздний свет горит в моем окне,
оберегая ранних пешеходов…

Овраг за лесом, поле да река…
Уж я ли вам себя не подарила!
Уж я ли в тех весенних ивняках
любимым — о любви не говорила?
Не мой ли сын под этим небом рос?
Не мой ли след пролег по трактам пыльным?
Уж я ли здесь не сдерживала слез
Над кустиком, над холмиком могильным!
Уж я ли не бросалась в мятежи,
когда душа в отчаяньи дичала?
Уж я ли не благословляла жизнь?
Уж я ли здесь о смерти не молчала?

Смерть находит причину,
а жизнь не нуждается в ней.
Просто дождь отшумел.
Просто скоро закончится лето,
и такою прохладой потянет
с родимых полей,
что залетные птицы
поднимутся в небо с рассветом.
И зайдется душа
на какой-то предельной черте,
ни в слезах и ни в слове
еще не умея излиться…
А мгновение жизни
все длится, и длится, и длится
на почти нежилой,
безвоздушной почти высоте.

Я все-таки вырвусь из ночи кромешной,
под ветром весенним звеня,
но в этой травинке, колючей и нежной,
ты разве узнаешь меня?
И только внезапной твоею тревогой,
навеянной ветром с полей,
еще покружу над тобой, над дорогой,
над светлым прудом, над родимым порогом,
над бренной землею моей…

Нету правды в прямом отрицании счастья.
Нету смысла в привычке сжигать корабли…
Из-под первого снега травинки лучатся —
немудренные жители нашей земли.
Я цепляюсь за слабую ниточку мысли,
я склоняюсь к подножию русских дубрав —
это ж надо, какое стремление к жизни!
Что мы, бедные, знаем о памяти трав?
Что там было до нас, до истока, до Слова?
Слишком суетен миг, слишком короток век…
И ложится на сердце строка Соколова,
как на черные пажити бережный снег.

Хорошо мне в этой жизни —
Под ногами лист шуршит,
ветер дунет, дождик брызнет,
низко птица пролетит.
Не бунтую, не скучаю,
тропку в ельнике торю,
и почти что без печали
в настоящее смотрю.
Как костер из влажных веток,
неохотно, не спеша,
трепетным закатным светом
занимается душа…