Геннадий Прашкевич: Большие снега

Это все великие чудеса вечности. Но не менее дороги поэту и великие чудеса настоящего – край северный и край дальневосточный, « край, где от бед и всякой тоски вас берегут не женские пальцы, а загрубелые кулаки ». Он готов подарить все эти чудеса любимой, – не просто лес, но даже таинственные дацитовые купола в нём, притягивающие созвездия с небес. Чудеса – на Итурупе, Кунашире и Парамушире, в океане и на вулкане Богдана Хмельницкого. Стихи Геннадия Прашкевича о дальневосточных чудесах точны, лаконичны, написаны от лица героя-исследователя и старожила, аборигена, а не заезжего туриста. Это « Шторм », « Кончается везенье… », « Курильская осень », « Берега южного Итурупа », « Доброе начало ». Жизненная позиция автора этих стихов – желание защитить мир, верность ему. « Там жить бы я хотел, встречать восход, ходить с ружьём на дальние озёра и жечь костры, давая знать судам, что мир ещё повсюду обитаем ».

Уже в самом начале своего творческого пути Геннадий Прашкевич как бы наметил перспективу: « Я научился просыпаться рано, когда ещё не ноют в сердце раны, когда ещё сороки не проснулись, и тянет тишиной с пустынных улиц… Я научился радоваться дому, твоей ладони, шороху на крыше, я научился радоваться грому, особенно когда он плохо слышен… Я научился говорить, как птица, скрывать печаль, невидимое видеть. Немногому осталось научиться: с такой же силой знать и ненавидеть… » Узнать поэту удалось многое, и о многом написать. Только ненавидеть он так и не научился.

« О, за мгновение, пока в мои глаза летела капля, я прожил жизнь, – любил и плакал, и видел дождь и облака. Но капля пала на глаза и вновь я тронут тайной жуткой: как уместилась жизнь моя в таком коротком промежутке? » Так написано в стихотворении «Перед дождем».

В мире Геннадия Прашкевича слишком много любви, чтобы отдавать свои силы ненависти. « И если мы не говорили о любви, Татий, то лишь потому, что любовь подразумевается во всем и всюду ». Кстати, в этом трехчастном произведении – « Стихи о Татии и Эгее » – мы встречаемся ещё с одним (неявным) примером использования принципа центонности: « Пей. Не фалерн, но всё-таки вино… » и обращение: «Мальчик!» – вспомним Катулла, вспомним пушкинское « Пьяной горечью фалерна чашу мне наполни, мальчик! »

Главная боль поэта – его незавершённые дела, потеря близких, неблагополучие мироздания и самой любимой его части – любимой и прекрасной земли: « Сосны плакали, и тяжко слёзы жёлтые текли, как туманные стекляшки, рыбы в омутах цвели… А под жарким одеялом дыма, скрывшего поля, задыхалась и стонала обнаженная земля… » Поэт понимает, что « сезон иллюзий завершён», что берег, который « только что был близким », отдаляется, что подступает одиночество – « как будто крикнул в своды храма, а эхо не отозвалось ». Впрочем, сам поэт нечасто говорит обо всём этом как о боли, чаще он формулирует своё состояние другими словами: « Не боль, а ощущение вины ». Это важная поправка.

Мне хотелось завершить разговор о поэзии Геннадия Прашкевича каким-то одним, лучшим, как бы итоговым стихотворением, – и я не смогла выбрать: « За то, что эта жизнь нам удалась… », « Я оплатил бы все разлуки… », « Глаз меньше ошибается, чем разум… », « Разор души, глухая боль… », и многие, многие другие.

Но может, вот это?

Москва, 2004