Геннадий Прашкевич - Большие снега

Незнакомец, шепни мне,
видны ли еще на склоне горы наши тени? —
ведь, если все было по-настоящему, они должны там остаться.

Внимательнее всмотрись,
ты должен увидеть:
девочка тоненькая и смуглая,
она сидит, согнув колени, опираясь на них подбородком,
и карими задумчивыми глазами
внимательно смотрит вниз
на прекрасный
и вечный город.

Посчитай до десяти,
и тогда отвечай.

Посчитай до десяти,
и гнев успокоишь.

Посчитай,
и не скажешь правду.

Посчитай,
и не плюнешь в лицо подлецу.

Посчитай до десяти… до ста… до тысячи…

И ты считаешь —
и забываешь обиды.
Считаешь —
и улыбаешься низости.
Считаешь, считаешь, считаешь,
пока не убьешь себя.

А дым встает над ласковым костром
и тянется к сияющей вершине,
напоминая каждому о том,
что мы не все, конечно, завершили,
что птицы снова тянутся с земли,
крылатым облаком окутывая башню,
и многие цветы не расцвели,
и семена не все упали в пашню.

А волны присмирели, причесались,
укрылись в бухтах, в ласковых песках.

И только соль осталась на губах…

Не верится, что вдруг оно утихло
и не гудит, как колокол, в руках.

И только соль осталась на губах…

Огромное, уснувшее, седое,
в глубинах затаившее мой страх.

И только соль осталась на губах…

Пребудь во мне, какою только хочешь:
калинкой, покидающей ладонь,
зарницей, просиявшей среди ночи,
грозой, дарящей ливень и огонь.

Пребудь любою – правой, и неправой,
разгневанной, и нежной на века,
но все-таки собой , хотя бы правда
была горька.

Какая есть – такою принимаю.
Будь как вино, пускай вокруг ворчат.
Не надо подслащенного! – я знаю,
что вина настоящие горчат.

В этот лучший вечер моей жизни,
заполненный запахами близкого снега,
деревья тонут в золоте прошлого,
равнины тонут в серебре будущего,
а между мной и тобой
всего лишь фраза из старинного романа:
«Женевьева, вы всегда царствуете над вещами».

В тихом городе —
по улице с довоенной архитектурой,
под деревьями в золоте прошлого,
под рекламой в серебре будущего,
будто сойдя с самолета,
ты идешь.

Медленно поднимаю глаза
от блеска твоих маленьких туфель
к блеску неисчислимых галактик.
Поздняя звезда вырвана, как кусок штукатурки, пулей.
Где-то там, в далеких радиосигналах,
наша маленькая тревожная Земля
ищет своего продолжения…

Как хорошо, Женевьева,
что вы существуете такой —
царствующей над вещами.

Море, берег,
известняки, песок.
Под ветром, под солнцем, под облаками
мир светел и гармоничен, как дикий пчелиный улей.
Растения и тонконогие птицы не замечают меня.
Оказывается, мир гораздо богаче,
чем мне представлялось.

И я уже в силах переступить
далекую линию горизонта
и дотянуться рукой
до своей мечты —
нежной птицы,
робкой и недающейся.

Шумит во мне дерево утешения:
я еще существую, я еще тут!
Я еще могу, оказывается, как некогда,
формировать слова прямо из воздуха,
и могу складывать найденные слова в нежную фразу,
звонкую,
как цепи для якорей.

О если бы слова были так нужны,
как нужна мне музыка вечером!
Я бы писал много,
я бы говорил много.
Но я молчу,
и закусив губу,
все глубже и глубже
погружаюсь в молчание.

Наше детство ушло,
помню торбу и слабые плечи.
После плуга земля
бороздами прямыми иссечена.
Здесь овец мы пасли,
рвались куртки – вот выступят локти.

Мы с землею срослись,
будто с пальцами ногти.

Иногда даже Солнце после дождей
может двоиться в отсыревшем небе.

Но ты – всегда единственная страна
и другой не бываешь ни при какой погоде.

Даже зная множество первородных слов,
не так-то легко найти для тебя единственно точное определение.