Геннадий Прашкевич - Большие снега

Как жаль, он написал ее давно.

Мир покрывают снег и тишина.

Мы как на дне огромного колодца.

Столь ясен свет, что можно уколоться
о луч звезды.

Высокая Луна
давным-давно стянула кольца луж
резным стеклом. Застыла меж деревьев.

Забито небо сонмом темных перьев.

Свет фонарей – как отсвет райских кущ.

В больших снегах мы ждем больших снегов.
Мир выстужен, как проходные залы.

Лишь наши пальцы, теплые кристаллы,
в мир излучают
вечную
любовь.

У тихой непрозрачной речки,
где воды распластались плоско,
пасутся белые овечки,
скрипит тяжелая повозка.

Березу ветерком качает,
внезапный дождь на землю сходит.
Сын за отца не отвечает
и ничего
не происходит.

Дай мне Бог понять, принять, проснуться
и отринуть даже крохи сна,
чтоб увидеть – снова тишина,
и, поняв, уже не отвернуться,
а рукой притронуться к плечу
и шепнуть, не думая о горе:

«Ты похожа на большое море,
я тебя по-прежнему хочу».

Засмеешься.
Утро – до небес.
Скажешь:
«Поздно,
Снег уже ложится».

До зимы – одна неделя жизни.
Не осталось время для чудес.

В преддверье Финляндии осень похожа на пляску
дождя или листьев, листвы или ветра, повсюду
печальные лужи. Как будто чугунные маски
каких-то наплывов, причастных ушедшему чуду.

Кругом тишина. Только поезд промчится. Но редко.
Капель удивленно гранитную статую точит.
И всюду пылают такие багровые ветки,
как будто бы сердце мое до сих пор кровоточит.

И начинают выступать из влажной мглы
берез линованная гладь,
осин углы.

Здесь тишь, здесь мрак, здесь все мертво, болотный пух
распластывается крылом
над гладью двух

тяжелых непрозрачных рек, в чьих омут а х
заканчивается разбег
всего. И страх

вновь начинает выгонять из влажной мглы
берез линованную гладь,
осин углы.

Разор души, глухая боль —
не будь их, как бы мне случилось
понять, что нам даны, как милость,
и жар любви, и звезд прибой,

и небо, и высокий бег
ракеты, вспыхнувшей над молом,
и удивление пред вздором,
которым дышит человек,

и тот, еще грядущий мир,
где даже вечность не утрата,
где все мы созваны на пир,
с которого нам
нет возврата.

Денежки кончились в наших смешных кошелечках.
Палой листвой обнесло все питейные точки.

Осень приблизилась, альфа нисходит в омегу.
Если и быть, то всего лишь печальному снегу.

Лагерный сад. Разрежённый туман. Вод теченье.
Близость ворон. А воронки как столоверченье.

Звук голосов. Отстают, отстают, но смеются.
Явственно вижу, за нами следы остаются.

Да, остаются. И вроде всего нам хватает.
Этот ступает. И этот ступает. И этот ступает.

Все где-то рядом. Никто не отстал. Все ступают.
Прямо по листьям. И, странно, следы оставляют.

Денежки кончились в наших смешных кошелечках.
Сказано все. Сведено к междометию, к точке.

Времени – вечность. Энергии – бездна. Пространства – хватает.
Вдруг оглянёшься, а чьих-то следов не хватает.

Не надо музыки. Не надо!
Пусть лучше дождик моросит.
Туман.
Строения.
Ограда.
В окошке свет.
Ребенок спит.

Он тихо спит.
Он сонно дышит.
Блаженно и легко сопит.

Мне скажут: «Так давно не пишут».
А я скажу: «Ребенок спит».

Над большой рекой по краю снег ложится невесом.
Мне опять приснился сон: я опять тебя теряю
по дороге в ад иль к раю.

Не грусти и не сердись: всюду будущее скрыто.
Времена палеолита вновь просеяны, как жизнь,
через каменное сито.

Ты бессмертна для меня, будто тундровая травка.
Ты – моя Большая Правка, ты – Дыхание Огня,
Сорок Пятая Поправка.