Виктор Топоров - Да здравствует мир без меня! Стихи и переводы

Кто ждет в последний раз.

Зато не спал, не засыпал

В ту ночь никто из нас:

Пройдох, мошенников, бродяг

Единый ужас тряс,

Тоска скребла острей сверла:

Его последний час.

О! Есть ли мука тяжелей,

Чем мука о другом?

Его вина искуплена

В страдании твоем.

Из глаз твоих струится боль

Расплавленным свинцом…

Неслышно, в войлочных туфлях,

Вдоль камер крался страж

И видел, как, упав во мрак,

Молился весь этаж —

Те, чей язык давно отвык

От зова «Отче наш».

Один этаж, другой этаж —

Тюрьма звала Отца,

А коридор – как черный флер

У гроба мертвеца,

И губка с губ Его прожгла

Раскаяньем сердца.

И Серый Кочет пел во тьме,

И Красный Кочет пел —

Заря спала, тюрьма звала,

Но мрак над ней чернел,

И духам Дна сам Сатана

Ворваться к нам велел.

Они, сперва едва-едва

Видны в лучах луны,

Облиты злой могильной мглой,

Из тьмы, из глубины

Взвились, восстали, понеслись,

Бледны и зелены.

Парад гримас и выкрутас,

И танца дикий шквал,

Ужимок, поз, ухмылок, слез

Бесовский карнавал,

Аллюр чудовищных фигур,

Как ярость, нарастал.

Ужасный шаг звенел в ушах,

В сердца вселился Страх,

Плясал народ ночных урод,

Плясал и пел впотьмах,

И песнь завыл, и разбудил

Кладбищ нечистый прах:

«О! мир богат, – глумился Ад, —

Да запер все добро.

Рискни, сыграй: поставь свой рай

На Зло и на Добро!

Но шулер Грех обставит всех,

И выпадет Зеро!»

Толпу химер и эфемер

Дрожь хохота трясла.

Сам Ад явился в каземат,

Сама стихия Зла.

О кровь Христа! ведь неспроста

Забагровела мгла.

Виясь, виясь – то возле нас,

То удалясь от нас,

То в вальс изысканный пустясь,

То нагло заголясь,

Дразнили нас, казнили нас —

И пали мы, молясь.

Рассветный ветер застонал,

А ночь осталась тут,

И пряжу черную свою

Скрутила в черный жгут;

И думали, молясь: сейчас

Начнется Страшный суд!

Стеная, ветер пролетал

Над серою стеной,

Над изревевшейся тюрьмой,

Над крышкой гробовой.

О ветр! вигилии твоей

Достоин ли живой?

Но вот над койкой в три доски

Луч утра заиграл,

Узор решетчатый окна

На стенах запылал,

И знал я: где-то в мире встал

Рассвет – кровав и ал.

Мы в шесть уборкой занялись,

А в семь порядок был…

Но в коридорах шорох плыл

Зальделых белых крыл —

То Азраил из тьмы могил

За новой жертвой взмыл.

Палач пришел не в кумаче,

И в стойле спал Конь Блед;

Кусок пеньки да две доски —

И в этом весь секрет;

Но тень Стыда, на день Суда,

Упав, затмила свет…

Мы шли, как те, кто в темноте

Блуждает вкривь и вкось,

Мы шли, не плача, не молясь,

Мы шли и шли, как шлось,

Но то, что умирало в нас,

Надеждою звалось.

Ведь Правосудие идет

По трупам, по живым.

Идет, не глядя вниз, идет

Путем, как смерть, прямым;

Крушит чудовищной пятой

Простертых ниц пред ним.

Мы ждали с ужасом Восьми.

Во рту – сухой песок.

Молились мы Восьми: возьми

Хоть наши жизни, Рок!

Но Рок молитвой пренебрег.

Восьмой удар – в висок.

Нам оставалось лишь одно —

Лежать и ждать конца.

Был каждый глух, и каждый дух

Был тяжелей свинца.

Безумье било в барабан —

И лопались сердца.

И пробил час, и нас затряс

Неслыханный испуг.

И в тот же миг раздался крик

И барабанный стук —

Так, прокаженного прогнав,

Трещотки слышат звук.

И мы, не видя ничего,

Увидели: крепит

Палач доску и вьет пеньку

И вот Ошейник свит.

Взмахнет рукой, толкнет ногой —

И жертва захрипит.

Но этот крик и этот хрип

Звучат в ушах моих,

И ураганный барабан,

Затихнув, не затих:

Кто много жизней проживет,

Умрет в любой из них.

В день казни церковь заперта,

Молебен отменен;

Несчастный, бродит капеллан,

Людей стыдится он,

И главное, нет сил взглянуть

На Божий небосклон.

Нас продержали под замком

До сумерек; потом,

Как спохватившись, принялись

Греметь в дверях ключом

И на прогулку повели

Унылым чередом.

Мы вышли старцами во двор —

Как через сотню лет,

Одеты страхом; на щеках

Расцвел мышиный цвет,

И боль была у нас в глазах,

Какой не видел свет.

Да, боль, какой не видел свет,

Плыла, как мгла из глаз,

Уставленных в клочок небес,

Оставленный для нас,

Все видевший воочию

И серый без прикрас.

Был час прогулки. Но никто

Не смел взглянуть на Твердь: